Читать онлайн книгу "Континент. От Патагонии до Амазонии"

Континент. От Патагонии до Амазонии
Константин Эдуардович Амур


Южная Америка… Громадное пространство с разными климатическими поясами, от приполярного до влажных тропических лесов. Протянувшиеся вдоль всего континента хребты неприступных Анд, многомиллионные мегаполисы с населяющими их людьми разных национальностей и рас, вероисповеданий и традиций. Дикари в сельве, разнообразный мир животных и богатейшая флора. Заброшенные города инков, других доколумбовых культур. Поиски конкистадорами Эльдорадо, нераскрытые тайны минувших эпох… Думаете, вы знаете реальности жизни на этом континенте? Нет, вы и представления не имеете об этом вопросе.





Константин Амур

Континент. От Патагонии до Амазонии



И бросало меня по белу свету от Амура и до самого Туркестана.

В. Ежов, Р. Ибрагимбеков. «Белое солнце пустыни».




Пролог


Волею судьбы летом 1993 года я должен был начать учиться в высшей психологической школе «Рютте», имеющей давние контакты с Фрайбургским университетом, расположенной в Шварцвальде на юго-западе Германии. Протекцию попасть туда мне составил мой друг Кирилл Кокин, заканчивающий после семи лет пребывания там образование в этом авторитетном и известном во всем мире среди профильных специалистов учреждении.

Инициативная школа «Рютте» была основана в 50-х годах ХХ века немецким графом Карлфридом фон Дюркхаймом, жившим долгое время в Японии, и доктором психологии Марией Гипиус. Эта чета, опираясь на методы психофизического тренинга дзэн-буддизма, иайдо, другие восточные практики, в опустевшей после Второй мировой войны одной горной деревушке собрала небольшую общину приверженцев нового направления, со временем превратившуюся в один из представительных и авторитетных центров психологии и психотерапии в Германии, выпустивший за годы своего существования сотни специалистов в области трансперсональной психологии, биоэнергетического воздействия, психоанализа, дзэн-медитации и психодрамы.

Крепко подумав, я принял предложение друга, о чем по происшествии уже почти тридцати лет ничуть не жалею. Знал бы я, в какую авантюру попаду, и какие приключения мне предстоит пережить после этого решения.




Глава первая


Я летел самолетом в Германию с Кириллом в «Рютте» на мои «смотрины», после которых, если повезет, мог приступить к учебе. Это был рейс «Аэрофлота» Санкт-Петербург – Франкфурт на Майне.

Мерно свистели турбины авиалайнера, наш салон был заполнен лишь наполовину. Летательный аппарат уже снижался перед посадкой, закладывало в ушах.

– Подлетаем, – сообщил мне друг. – Посмотри в иллюминатор, картина сильно отличается от нашей в России.

До этой первой поездки в Европу я ничего более экзотического, чем Прибалтика со Средней Азией не видал, поэтому последовал совету Кирилла, немедленно прилипнув к прохладному стеклу.

Под вынырнувшим из туманной дымке самолетом, летевшим на высоте нескольких сотен метров, раскинулось море красных черепичных крыш предместий Франкфурта. Иногда дома чередовались участками густого леса или хитросплетениями аутобанов с движущимися по ним множеством автомобилей.

– Да…, – опешил я от увиденного. – До чего же гармонично все выглядит.

Аэропорт мегаполиса, в который мы прибыли, поражал своими размерами. Пока шли из конца в конец, толкая перед собой тележки с полученным багажом, уже успели подустать. Персонал этого крупнейшего европейского авиаузла, как я заметил, вовсю использовал велосипеды для перемещений на длинную дистанцию, дабы не стаптывать свои башмаки. Настоящее вавилонское столпотворение, пассажиры из самых разных уголков нашей планеты в порой весьма причудливых, необычных одеждах, непринужденно идущие нам навстречу.

Нас встречали подруга Кирилла Ольга и ее знакомая Сабрина.

– Как долетели? – спросили они.

– Спасибо, нормально, – ответил я по-немецки.

– Что хотел бы увидеть, пока мы не уехали в Шварцвальд, – благожелательно предложила мне знакомая Ольги.

До конечного пункта назначения от аэропорта предстояло преодолеть еще 260 километров, но по скоростной автостраде это сущие пустяки.

– Пива хотел бы попить, – неожиданно для себя самого попросил я. – Настоящего немецкого, разливного из бочки.

Все рассмеялись от моего простецкого предложения.

Я много слышал от людей искушенных в данном вопросе историй невероятных об этой немецкой достопримечательности и сразу возжелал убедиться в правдивости их слов.

Умудренная жизненным опытом, много старше нас годами Сабрина взяла инициативу в свои руки.

Спустившись по анфиладе эскалаторов под землю на восьмой уровень, мы все вместе вышли на паркинг к ее автомобилю. Она отвезла нас в одну уютную пивную на открытом воздухе, биргартен по-местному. Она и выглядела как пивной сад, если перевести это название на наш язык.

Ажурно плетеные беседки, увитые вьющимися побегами хмеля, настоящего или пластмассового я не разглядел. Кёльнер принес нам по две литровых кружки очень светлого на вид пива с уже осевшей пеной.

Подруга Ольги пила кофе, так как была за рулем.

– Что-то слабоватое оно какое-то на первый взгляд, как будто разбавленное, – сняв первую пробу неуверенно сказал я другу.

– В Германии не разбодяживают пиво, даже не слыхал о таком, – хохотнул Кирилл. – Ты глотни еще, может сразу не распробовал?

Я отхлебнул еще, прислушиваясь к своим внутренним ощущениям.

Тут содержащийся в неказистом с виду пенном напитке градус всосался в мою кровь и сразу захорошело. Я ощутил необычайный душевный подъем, такой же подъем переживали и мои спутники по моим наблюдениям.

– В 1516 году баварский герцог Вильгельм IV издал указ о чистоте пива. В нем говорится, что для приготовления пива разрешается использование только солода, хмеля, дрожжей и хорошей воды, – произнесла Сабрина, слушавшая наш разговор. – Нарушителей ожидают сумасшедшие штрафы и банкротство.

Мы все говорили по-немецки, чтобы и она могла принять участие в нашей беседе.

Подруга Ольги полжизни проработала журналистом на одном из главных немецких телеканалов ZDF и много чего знала о здешней жизни.

– А что, вяленую рыбу тут не принято к пиву подавать? – спросил я, порядком захмелев от выпитого.

– Как то купил себе воблы по случаю тут в русском магазине для эмигрантов, – стал рассказывать друг. – Сел в дальнем углу одной пивной, заказал несколько кружек пенного. Начал об угол стола отбивать вяленую рыбу, чтобы мягче сделалась.

Он прервался, приложившись к сосуду.

– В переполненной пивной, где от бесед посетителей стоял небольшой гул, моментально наступила звенящая тишина и все присутствующие обернулись ко мне, – со смешком продолжил Кирилл. – И посмотрели на меня так, как будто я не воблу, а сушеную ящерицу об угол отбиваю.

– В нашей стране пивные кружки в заведениях после посетителей принято мыть простым окунанием в мыльный раствор, – смеясь от услышанного пояснила Сабрина. – А запах вяленой рыбы пристает к стеклу кружек и от него очень тяжело избавиться. И от таких кружек просто избавляются, отправляя их в бой.


* * *

Бетонное покрытие автострады было ровным как взлетно-посадочная полоса крупного аэродрома и неслось под наше авто?, теряясь сзади за горизонтом. Сбоку, на расстоянии сто метров, находился встречный автобан, по которому несся встречный поток автомобилей. Автобан иногда пересекался с другими дорогами на разных уровнях или переходил на прочие направления с помощью ответвлений или сложных развязок.

– Сто шестьдесят, – заметил я показание скорости, сидя сзади за управлявшей машиной Сабриной.

Мы мчались в третьем ряду в потоке транспорта.

Справа чуть медленнее двигались фуры и междугородние автобусы.

– У них скорость ограничена сто двадцатью, – пояснил мне Кирилл. – Из соображений безопасности.

А слева нас с легкостью обгоняли другие тачки.

– Какая же скорость у них? – кивнул я на проскакивающие мощные болиды.

– Больше двухсот, – ответил друг. – Четвертая полоса для обгона и особо сумасшедших, любителей быстрой езды.

Лавируя между полосами и автомобилями, иногда ловко проскальзывали спортивные мотоциклы, порой и с двумя седоками, полулежавшими один на другом.

– Эти и вовсе самоубийцы, – сказала о владельцах мотобайков Ольга. – Достаточно лишь их небольшого касания с другой несущейся на такой скорости машиной или ограждением автобана и мотоцикл выбрасывает с полотна дороги… уже с покойниками.

Я заметил ранее пару раз стальные профили ограждения автострады, завязанные от удара в затейливые бантики, но не придал этому особого значения.

– Для чего же нужна первая полоса, она ведь пустая? – задал я вопрос моим спутникам.

– Для разгона, чтобы достичь минимальной скорости на автобане, составляющей сто километров в час, – сообщила мне Сабрина, слушавшая наш разговор, не отвлекаясь от вождения. – С меньшей вас сразу же остановит дорожная полиция и выпишет внушительный штраф как создающему угрозу жизни остальным водителям транспортных средств, камер наблюдения вокруг полно.

Вдоль автострады, находившеюся на некотором возвышении над окружающей местностью, мелькали населенные пункты, спрятанные за матовыми шумозащитными экранами. Потом пошли различные промышленные предприятия, складские терминалы.

Я обратил внимание, что все ремонтные работы на автобане начинаются на ходу. Чтобы ограничить требуемый участок сначала отводят поток несущегося транспорта на другие полосы и вводят ограничение максимальной скорости. Для этого используются специальные машины с поднимающимися информационными щитами, видимыми издали в любое время суток. Затем в полотно дороги другие специальные машины очень быстро вбивают катафоты разных цветов, образующие цепи временных полос.

– Глубина подушки автострады составляет около десяти метров, а стоимость прокладки ее одного километра вместе с бетонным полотном равна нескольким миллионам американских долларов, – добавила Сабрина. – Это очень дорогое удовольствие и оно по карману только ограниченному количеству государств.

– Какова максимально разрешенная скорость на немецких автобанах? – поинтересовался я у подруги Ольги.

– Ограничений нет, но есть рекомендованная скорость, составляющая 130 километров в час, – сказала та. – Ограничения существуют только у населенных пунктов из-за повышенного шума двигателей идущего транспорта и на временно ремонтируемых участках автострады. Вот в этих местах скоростной дороги возможны санкции. Два вежливых предупреждения на табло над трассой, замеренные автоматическим радаром или лазером, и по месту жительства придет официальное письмо с фотографией вашего авто, с государственным номером транспортного средства, временем и датой произошедшего и на какую величину превышена скорость. Не хочешь платить, и не надо, полиция через быстрый суд снимет сумму с вашего счета, в пару раз превышающую выписанный штраф, чтобы надолго запомнилось.

Мы помолчали.

– Кстати, строительство сети скоростных дорог, связывающих все части государства воедино, началась при одиозных режимах Муссолини и Гитлера в 30-х годах ХХ века, – сообщила Сабрина.

Ближе к Фрайбургу вдоль автострады появились посадки овощей, фруктовые сады и виноградники. Вдали показались горы в сизой дымке. Объехав город, мы стали подниматься по извилистому серпантину шоссе среди возвышенностей, съехав с автобана. Встречались участки дороги, к которым спускались накрытые мелкой сеткой откосы круч.

– Это от возможного камнепада, – проследив направление моего взгляда сказал Кирилл. – Обычное дело здесь, может и пришибить.

Крутые кряжи, вздымавшиеся вокруг нас, были поросши хвойными деревьями и сильно напоминали мне Карпаты или Крым.

– Горно-лесной массив Шварцвальда, что в переводе означает черный лес, является нашей маленькой Сибирью, – смеясь и ловко управляя машиной стала рассказывать подруга Ольги. – В Германии осталось не так уж много мест со столь девственно сохранившейся первозданной природой. По сути, это единый национальный парк, где строго соблюдаются законы охраны оберегаемого растительного и животного мира. Этот уникальный район лежит в приграничье с Францией и Швейцарией. Тут имеется свой самобытный, исторически сложившийся, тип архитектуры и народных промыслов, традиционные наряды проживающего населения.

Проезжая сквозь проходы между горами наш автомобиль оказывался в небольших долинах. Меня привлек вид крыш жилых строений, деревянных и каменных, вроде хуторов, мимо которых мы проезжали.

Своей формой они напоминали мне стальной шлем ландскнехта[1 - Ландскнехт (нем.) – немецкий наёмный пехотинец эпохи Возрождения. (прим. авт.)] с боковыми и задними напусками, крытые черепицей.

– Столь мощная кровля объясняется обильными снегопадами в зимний период в здешней местности, – заметил мой друг. – Большой вес снега на ней требует такой мощной конструкции.

Так, переезжая из долины в долину, с очередного подъема до спуска, поглядывая на огоньки жилья среди дремучих лесов, мы и добрались наконец к ночи к Рютте, где я и заночевал в предложенной мне уютной комнате горного пансиона «Шрёдерхаус», вмиг отключившись от действительности с дальней дороги.


* * *

Чуть слышно журчал ручеёк в мастерски сделанной горке, стоявшей на подставке сбоку от массивного двухтумбового старинного стола из мореного дуба хозяйки кабинета. Всю стену напротив занимал обширный открытый стеллаж с рядами книг, некоторые из которых были в потертых кожаных переплетах. Легкий полумрак при слегка спущенных шторах выгодно оттеняла ярко горящая свеча в подсвечнике, в дрожащем свете которой поблескивал серебряный имперский орел на тяжелом основании.

– Вы пока будете жить, Константин, в той же комнате, где остановились по прибытии, – стала объяснять мне моя матрона Урсула Круг, одна из старших и авторитетных специалистов психологической школы «Рютте», от мнения которой много чего тут зависело. – Потом, быть может, мы вам подыщем жилье подешевле.

Наступила пауза.

– Питаться будете либо в столовой Верены Гётте в «Херцельхаусе», либо за наличный расчет, покупая продукты в магазинах Тодтмоса и сдавая чеки в конце каждой недели в наш секретариат, – добавила она и со вздохом произнесла. – Деньги мы вам будем давать на полный пансион.

Как я позже узнал, скупость и экономность моего нового научного руководителя по учебе была здесь притчей во языцах.

– Для оплаты вашей студенческой медицинской страховки вам придется убирать секретариат «Бергкранца», – продолжила Урсула. – На первое время будете проходить учебные курсы у меня, Томаса Шинделина и Акселя Хольма.

Перед окончательным принятием решения по мне фрау Круг меня буквально обнюхали и просветили своими внимательными взглядами пару здешних специалистов-психологов и дали ей компетентное заключение. Что новоявленный неофит и возможный адепт вполне вменяем и подходит по всем статьям на гордый статус немецкого студента. Замечу, ваш покорный слуга к столь праздничному и приятному дню уже обладал дипломом одного из питерских вузов и некоторым опытом практической работы.

Получив деньги на первую неделю, я раскланялся с Урсулой и отправился восвояси на улицу, где меня около часовни уже поджидали Кирилл с Ольгой, собравшиеся пойти вниз в Тодтмос за покупками. Говорю вниз, потому как самой высокой точкой в округе была доминирующая на триста метров над деревней Рютте вершина Престенберг, потом Хинтер-Тодтмос, лежащий на триста метров ниже Рютте, потом уже расположенный на триста метров ниже сам Тодтмос со своими магазинами, пивными и отелями. Вот такая была у нас диспозиция.

Мы устремились под уклон по единственной улице Рютте, имевшем пару десятков домов, из которых одна половина принадлежала крестьянам, владевших также прилегавшими землями в виде лугов. А вторая половина домов этой чудесной деревеньки принадлежала психологической школе или собственникам пансионов, принимавших людей для нее.

Выйдя из селения, наша троица перебралась на пешеходную дорожку, шедшую слева между елями по косогору прилегающей горы над шоссе, круто спускавшейся в долину, куда лежал наш путь. Пройдя Хинтер-Тодтмос, насчитывающий с десяток домов и один кабак с пивной по улице с разлегшимися тут и там в вольных позах нежившимися на солнышке котами, мы пошли дальше.

– А как же ездят хозяева автомобилей? – кивнув на спящих животных и припаркованные машины, спросил я своих спутников, – Останавливаются и просят уступить им дорогу?

– Так и происходит, – невозмутимо ответила Ольга, жившая раньше в Питере. – Мы в цивилизованной стране, не пинком же их поднимать или резким сигналом.

– Не дай Бог обидят или задавят кота, так его владелец и в суд потащит, – добавил Кирилл.

Через двадцать минут, проходя по мосткам через текущую с гор речушку Вера, наша компания прибыла в туристический городок Тодтмос, имевший полсотни домов, кирху, небольшую автобусную станцию, пяток отелей, семь ресторанов, два продуктовых магазина с энным количеством лавок. Магазины назывались «Шмидт» и «Абель» по имени их хозяев, первый с продуктами подешевле, а второй просто супер, но и товар денег стоил. Выглядел он как декорации про гномов и прочих сказочных существах германского фольклёра, чистоты необыкновенной с приодетым вышколенным персоналом. В заведение херра Абеля, самолично сидевшего за кассой, можно было ходить просто как на выставку, настольким разнообразием ассортимента обладал вроде бы не такой уж и большой с виду гешефт. А по выбору редких и качественных марок пива и вина я позже более не встречал подобного уровня.

Набрав всего необходимого в магазине и сложив в заранее прихваченные с собой рюкзачки и большую дорожную сумку, мы развернулись в обратный путь.

– Что, будем все это переть в гору? – в предвкушении мытарств уставился я на враз разбухшие котомки.

– Можем взять такси или подловить кого-нибудь из преподавателей или специалистов нашего центра, – предложил мне Кирилл. – Они часто бывают тут в это время. Кстати, для значительного уменьшения забрасываемого веса продуктов из Тодтмоса на будущее многое ты мог бы покупать у крестьян за половину цены в нашей деревне. Молоко, хлеб, масло, мясо, форель из их заводей, картофель, мед, варенье, даже самогон.

– А как же отчитаться по чекам за выданные деньги в секретариате? – спросил я.

– Очень просто, – ответил друг, подойдя к херру Абелю, восседавшему за кассой в магазине.

Он с разрешения хозяина заведения порылся в картонной коробке с выбитыми чеками, выбрав пару подходящих.

– Главное, чтобы в них не были пробиты излишества, – пояснил Кирилл. – Спиртное, табак, копчености. Мясо тоже считается пустым баловством. На них ты заработаешь в свободное от учебы время на халтурах, которые тебе предложат.

– Вот побольше бобов с мукой и обрезков колбас – это совсем другое дело, – продолжил он.

– Зачем? – тупо поинтересовался я.

– Для сытости густой похлебки, – сообщил мой друг. – Которую можно есть три раза в день.

Я так и не понял, шутил ли он или говорил всерьез.

Мы остановились на первом варианте доставки продуктов и старушка преклонных лет из семейства Кайзеров, владевших этим бизнесом в Тодтмосе, лихо довезла нас на бежевом «мерседесе» с шашечками до Рютте.


* * *

Мое жилье в пансионе «Шрёдерхаус» представляло собой меблированную комнату скромных размеров под крышей на третьем этаже. Окно в ней располагалось в наклонной черепичной кровле и откидывалось вверх на манер стеклянного люка, что придавало помещению невероятный уют. На нашем этаже имелись также туалет и душ с санузлом, очень современные, как в больших отелях.

В Шварцвальде переменчивая погода и когда небо заволакивали тучи, то я частенько наблюдал в оконце, моясь под душем, феерическую картину.

В нашу деревню, расположенную в чаше древнего вулкана, со стороны горной гряды Престенберга, словно нечто аморфное, стекала очередная туча, заполняя собой в туманной дымке все вокруг. А потом она, как живая, забиралась на противоположную гряду горно-лесного массива и не спеша уползала через нее далее в девственный лес. Эта фантасмагория могла продолжаться часами, и от нее трудно было оторвать взгляд.

Старинных домов, подобных моему пансиону, в нашем селении и окрестностях хватало и они имели возраст несколько веков. Их хозяева постоянно модернизировали свои строения, создавая симбиоз ушедшего с ультрасовременным.

На втором этаже находилась обширная кухня со столовой на пару столиков. Там я впервые увидел инфракрасную ламповую нагревательную панель, это в 1993 году, когда в родном Питере барыги предлагали за сумасшедшие деньги обыкновенные рычаговые краны.

Мыть грязную посуду под проточной водой запрещалось из-за экономии. Для полноценного процесса регламентировалось заткнуть технологический слив пробкой, а затем сполоснуть вымытое, заодно выкидывая накопившийся мусор, разделяя его на 12 типов, включая пищевой, от разных типов пластмассовой упаковки и трех цветов бутылок стекла. Контейнеры с разным индентифицированным мусором сиротливо стояли внизу подсобки. За малейшее несоблюдение правил пользования кухонной утварью тут же где-нибудь на видном месте помещения появлялась яркого цвета листик-липучка с категоричной отповедью отступнику с перечислением возможных кар.

Кроме временных постояльцев вроде меня, на первом этаже «Шрёдерхауса» пребывала в своем благополучии семья собственника, а также на втором этаже постоянные жильцы вроде наставника по японскому мечу Томаса Шинделина и моего будущего собутыльника свободного философа и естествоиспытателя Михаэля Штурма.

На этажах пансиона находились стационарные телефоны, по которым за деньги мог позвонить каждый. Необходимая сумма быстро высчитывалась по счетчику. Оплата разговора производилась наличными в миску или в долг запиской хозяевам с указанием своих данных.

Рядом, на длинном столе этажа, возвышались батарея разнокалиберных бутылок от пива до вина, чтобы скрасить вечера гостей после медитативного размышления парой-тройкой литров и придать им совершенно другое звучание. Что интересно, бутылка минеральной воды стоила дороже пива, а за литр пульпы натурального сока можно было взять три литра пенного.

Я еще застал в Шварцвальде времена, когда винные подвалы и автомобили были открыты. Это объяснялось отсутствием в этом районе Германии эмигрантов из бедных стран. Но к концу моей учебы положение изменилось.


* * *

– Закройте глаза и попытайтесь расслабиться. Ни о чем не думайте, просто водите руками с грифелями по листу ватмана, как вам будет удобнее, – давала советы по занятию Урсула Круг.

Мы сидели у нее в кабинете.

Метод, который она мне объясняла, назывался «Das gef?rte Zeichnen» или ведомое рисование по-русски. Его сутью являлось временное отключение внешних и внутренних рецепторов мозга и извлечение из области подсознания находящейся там информации в виде графического изображения. Мой научный руководитель слыла классным графологом, умеющим анализировать значение тех или иных начертанных испытуемым символов.

У истоков метода «ведомого рисования» стояла доктор Мария Гиппиус, сподвижница и супруга графа Карлфрида Дюркхайма. Она получила образование в университетах Лейпцига и Берлина. Свою докторскую диссертацию защитила на тему «Выражение чувств в графике», где показала, что каждому виду бессознательно нарисованных основных символов или архетипов соответствует определенное психическое состояние испытуемого. С помощью этого метода и следующей за ним аналитической беседы с проводящим занятие было возможно вскрытие давних комплексов на подсознательном уровне пациента, забиравших много энергии и мешавших его повседневной жизнедеятельности.

Моей наставнице было за семьдесят. Но она до сих пор была энергичной личностью, пытливо смотрящей на мир вокруг себя.

Статная, по молодости видимо была недурна собой. Несомненно, имела высокий уровень интеллекта. Производила впечатление доброжелательного и контактного человека, но могла лишь одним взглядом пресечь фамильярность в разговоре. В одежде предпочитала черный цвет и старинные серебряные украшения. Любила носить, в одиночестве гуляя темными вечерами по Рютте, шерстяную накидку с капюшоном, за что окружающие шутливо прозвали ее колдуньей. Так или иначе, не берусь судить, но что-то такое в ней определенно было.

Моя наставница имела странности.

Однажды она решила сэкономить деньги на моем железнодорожном билете для поезки по делу в центральную часть страны. Вместо денег я получил в секретариате центра официальную бумагу с его печатью, в которой сообщалось, что ваш покорный слуга прошел лечение в психушке и ему требуется постоянный контроль на пути следования. Я так понял, что для такой категории больных в Германии предусматривалась бесплатная транспортировка до места назначения.

В железнодорожной кассе «Дойче Банна» эту бумагу забрали, выдав мне специальный билет с пометкой. А в вагоне во время всей поездки проводники, сменяя друг друга, не сводили с меня глаз, видимо получив предписание и остерегаясь моих диких выходок.

После урока Урсула вечно давала мне какую-нибудь банку консервов и упаковку лежалой крупы из своих стратегических запасов. Говорили, что во время Второй мировой войны, будучи еще ребенком, она всласть наголодалась и если бы родственники не забрали ее в Швецию, то скорее всего умерла бы с голоду. Моя мама по этой же причине также хранит по разным углам на черный день неподъемную кучу съестного.

С разрешения Круг я подошел взглянуть на книги в ее стеллаже.

Множество трудов основоположников психологии и психиатрии, философы, естествоиспытатели: Карл Юнг, Артур Шопенгауэр, Фридрих Ницше, Рудольф Штайнер, другие авторы.

Взяв одну, я открыл ее. На титульной странице имелась дарственная надпись Урсуле.

– Вы знали начальника внешней разведки «Штази»[2 - Шта?зи (нем. Stаsi) – неофициальное название тайной полиции ГДР. (прим. авт.)] Маркуса Вольфа? – с нескрываемым удивлением глянув на корешок увесистого фолианта спросил я мою наставницу.

– Да, мы с ним учились в одном классе, – спокойно ответила Круг.


* * *

От Рютте и далее вглубь горно-лесного массива в противоположную от горы Престенберг сторону начиналась девственная природа Шварцвальда. Это был национальный парк, где кроме автомашин егерей и редких лесовозов, при плановом прорежении деревьев, остальным запрещалось ездить на авто. Туристы могли воспользоваться велосипедами, лошадкой или неутомимо топать на своих двоих, что они успешно и проделывали. Причем с альпенштоками, а летом в кожаных шортах и тирольских шляпах по местной моде. Со стороны казалось, что это искатели, вышедшие на поиски неоткрытой земли или затерянного мира.

Кирилл с Ольгой повели меня на прогулку на зады нашей деревеньки, поднимаясь по дорожке косогора мимо последних строений и дома сына графа Иоахима. Далее начался крутой подъем, выведший нас на так называемый первый уровень. Грунтовые дороги, шедшие вдоль возвышавшегося над головой массива, шли не абы как, а ярусами или уровнями. Их было три, один над другим, самый верхний четвертый уходил на альпийские луга. Между ними было сто метров высоты.

Перемещаться вне ярусов напрямик было очень опасно, а в темноте смертоубийственно, так как крутизна откоса была от шестидесяти градусов и выше, и это зачастую был бурелом, торчащие острые сучья поваленных в непогоду деревьев.

В самом начале первого уровня росли самые большие ели лесного массива, преимущественно состоявшего из хвойных пород. Это были экземпляры, обхватить которые можно было только втроем. Среди таких великанов, устремившихся ввысь на высоту свыше пятидесяти метров, и гигантских папоротников в рост человека, я ощущал себя жалким насекомым.

Пройдя дальше, мы оказались на развилке лесных дорог.

Одна уходила прямо в ложбину на Бернау, а другая сворачивала вправо по косогору. В центре перекрестка стоял большой замшелый каменный крест, на котором что-то было высечено.

– Здесь, в присутствии жителей соседних деревень, была сожжена ведьма, – вслух прочитал мой друг выбитые готическими буквами текст и добавил. – Дату не разобрать, но и так понятно, что это произошло в Средневековье.

Наша троица вышла по правому ответвлению пути на обширный, аккуратно подстриженный луг, складками местности спускавшийся прямо к Рютте, видимой отсюда как на ладони. Открытое пространство луга простиралось выше нас еще на два уровня, словно громадная проплешь в лесном массиве.

Двигаясь по ней вперед мимо одинокой обзорной деревянной скамейки и перейдя по мосткам журчащий ручей, мы опять углубились в чащу по лесному проселку косогора, следуя мимо лежащего внизу селения в сторону Тодтмоса.

– Насколько же здесь все ухожено, можно снимать кино о Робин Гуде, – заметила нам Ольга, пытаясь разглядеть в просветах между могучими лапами елей что-то под горою.

– Ничего не видно, мешают деревья, – сказал я и добавил. – А как легко тут дышится.

Дышалось смолистыми ароматами действительно замечательно.

– Запросто можно в качестве опохмелки прогулку по ярусу использовать, – пошутил Кирилл.

Мы посмеялись над его идеей, нашедшей в нашем кругу практическое применение из-за несомненного присутствия в горно-лесном массиве свободных отрицательных ионов кислорода и биополевого влияния деревьев на человека.

Пройдя по первому уровню и слегка вспотев, наша компания сошла с него уже в точке выезда из Тодтмоса в сторону Санкт-Блазиена.


* * *

Под горою младший Майер проехал на тракторе к своему дому.

– …Так вот я и стал архитектором, – произнес Иоахим вторую часть фразы, первую из которой я пропустил мимо своих ушей, задумавшись о своем.

Ему было за пятьдесят лет и выглядел он уставшим.

Младший Майер пересел с трактора на спортивный автомобиль и умчался с глаз долой.

– Куда это он? – я опять отвлекся от темы беседы.

– На танцы поехал, – сообщил мне сведущий Кирилл и добавил. – В конце каждой недели все здешние деревенские парни вечером собираются на танцполе в Тодтмосе поплясать с молодыми девушками из своего круга общения, да пива попить.

– Гляжу, хорошо ныне крестьяне в Германии живут, – протянул я. – Если на «мерседесах» ездят.

– Хорошо крестьяне в Шварцвальде живут, – поправил меня граф и добавил. – Этому способствуют щедрая финансовая помощь со стороны земельного правительства Баден-Вюртемберга, высочайшее качество местной агропродукции и цены на него, используемые здесь современные сельскохозяйственные технологии.

– А почему ты не пошел по стопам своих родителей? – сменив тему, немного фамильярно спросил Иоахима мой друг, бывший с ним в приятельских отношениях.

– Они всегда были не от мира сего, – ответил хозяин дома. – Трансперсональная психология, бесплотные сущности, живущие рядом с нами…. Разве этого нет?

– Почему же, все есть, – согласился с ним Кирилл.

На веранде дома сына графа Дюркхайма, с которой прекрасно обозревалось все Рютте, стоял стол с жаренным на вертелах мясом, помидоры, свежая зелень, два литра отменной водки. Такое количество белого хлебного, выставленное немцем на столе для гостей в Германии было сопоставимо с бутылью четверти самогона (2,5 л) в России.

Иоахим считался известным в Шварцвальде архитектором, по его проектам в здешних краях было построено немало домов, как например комплекс учебно-производственных зданий вальдорфской школы[3 - Вальдорфская школа – альтернативная педагогическая система, основанная на антропософских представлениях. Вальдорфская педагогика основывается на выделившемся из теософии религиозно-мистическом учении Рудольфа Штайнера – антропософии. (прим. авт.)] в соседнем селении Ибах.

– Раньше, еще при жизни отца, сотрудники центра часто устраивали пирушки, – немного не в тему заметил сын графа. – Гуляли со спиртным пару дней до такой степени, что перепутав вместо дверей выходили в окна.

Он помолчал.

– Сейчас к руководству школы пришли одни трезвенники, – продолжил хозяин дома. – А многие специалисты, составлявшие костяк коллектива центра, разъехались по стране, открыв собственные праксисы[4 - Prаxis (нем.) – клиника практикующего врача в Германии. (прим. авт.)] или вообще отсоединились прямо здесь в Рютте. С ними руководство школы контактов более не поддерживает, считая ренегатами.

Действительно, в нашей деревеньке были еще два центра схожего профиля. Но меня это совсем не расстраивало. Обычная ситуация при развитии научной школы и конкуренции с другими подобными.

Через Иоахима, знающего по своей работе многих владельцев домов в нашей деревне и соседних, я смог иногда получать подряды на косметический ремонт помещений, сдававшихся внаем комнат и квартир, и всей душой отдался малярке в свободное от учебы время. Имея студенческую визу, я оформил временную прописку в полиции и разрешение на работу, но только в районе проживания. Так что официально пребывал в Германии не каким-нибудь гастарбайтером, а вполне солидным иностранным студентом.


* * *

Я зашел в правую от входа в «Бергкранц» дверь.

– Располагайтесь на кушетке, – предложил мне Андреас Пфэффлин, присев рядом на табуретку. – Расслабьтесь и попытайтесь ни о чем не думать.

Улегшись на спину на довольно жесткое ложе, мои коленные сгибы удобно устроились на войлочном валике.

Преподаватель накрыл меня пледом и взялся обеими ладонями рук за мои щиколотки, слегка оттягивая их к пяткам.

В полутемной небольшой комнате, где мы находились, курилась ароматная палочка с благовониями и горела свеча на подставке на невысоком столике у оконца.

Спустя какое-то время Пфэффлин положил одну ладонь мне на низ живота, а другую на плечо.

Я почувствовал необычайное умиротворение и чувство внутренней легкости, как будто воспарил над кушеткой. О чем и рассказал Андреасу после занятия.

Метод «Die Leibtherapie» или по-русски терапия тела был разработан основателем нашего центра Карлфридом фон Дюркхаймом и являлся одним из краеугольных камней его трансперсональной психологии. В основе метода, как пояснил мне ученик графа Пфэффлин, лежала трансперсонально-персональная работа специалиста с пациентом, контролирование первым последнего во время всего процесса. Воздействие на ауру и эфирное тело человека не ново в различных восточных психотехниках и мистических практиках. Тем более, что сам Дюркхайм долгое время обучался именно этому в Японии. Хотя специалисты «Рютте» в этой области отрицают энергетическое воздействие, говоря лишь о сопровождении и самоизменении у обратившегося к ним.

С этого дня я с Кириллом начали совместные регулярные тренировки по кунфу. До этого я несколько лет занимался боевыми единоборствами. Мой друг посвятил этому жизнь, начав с каратэ еще с 70-х годов у питерского наставника Александра Романенко. Наши занятия мы проводили в небольшом спортзале в Хинтер-Тодтмосе или на нижней площадке у водопада, находившегося по дороге из Рютте в додзе[5 - Додзё (яп. «место, где ищут путь») – изначально место для медитаций в японском буддизме и синтоизме. Позже, этот термин стал употребляться и для обозначения места, где проходят тренировки, соревнования и аттестации в японских боевых искусствах, таких, как айкидо, дзюдо, дзюдзюцу, кэндо, карате. (прим. авт.)].

Гуляя в свободные от занятий и работы часы по лесным тропинкам вблизи Рютте, я несколько раз встречал группу бегущих бородатых жилистых мужчин. Они были одеты в спортивные костюмы, и каждый привычно держал на плече во время бега увесистый обрезок молодого ствола дерева.

Встретив этих незнакомцев в пивной Хинтер-Тодтмоса, я не утерпел и подошел к ним.

– Зачем вы бегаете с чурбаками? – спросил я их. – Это такой новый вид многоборья?

– Точно, – хохотнув, ответил один бородач. – Называется марш-бросок военнослужащих с грузом. А чтобы не пугать пацифистов, мы бегаем на гражданке с весовыми макетами экипировки. В боевой ситуации это будет пулемет или что-нибудь подобное.

– Вы военнослужащие бундесвера? – догадался я.

– Так точно, – подтвердил другой рыжий бородач, отхлебнув пива из кружки. – Из горнопехотной дивизии «Эдельвейс». Каждый год тренируемся в Шварцвальде.

Он говорил с сильным баварским акцентом.

Тут взгляд горного егеря зацепился за мои «Командирские» часы.

– О, «specnaz»! – воскликнул служивый, прочитав яркую надпись латинскими буквами на их циферблате.

Я расплылся в широкой улыбке.

– Давай махнемся не глядя, – предложил он мне с загоревшимися глазами, показав на свои вороненые котлы с брезентовым ремешком.

Рыжий бородач был уже порядком захмелевший.

Я резонно предположил, что немец не будет таскать какую-нибудь дешевку и согласился, став обладателем классических «Swiss military».


* * *

Секретариат школы временно разместил меня в пансионе «Линнерхаус», расположенном рядом с «Бергкранцем». Семейство Линнеров, владельцев дома, также занималось разведением форели в своих запрудах, построенных на здешних ручьях.

Их сын служил егерем в ближайшем к нашей деревне горно-лесном массиве.

Мы с ним как-то вечером выпили пива и уселись на скамейке, сделанной из распиленного вдоль ствола дерева, расположенной об стенку фасада пансиона. Желая, видимо, похвастаться передо мной своей экипировкой он вынес показать мне свой карабин.

– Хороший «маузер», – заглянув в оптический прицел оружия, оценил я. – Окружающие склоны видны как на ладони.

Мы помолчали.

– И ночью приходится охранять лесные угодья? – спросил я его.

– А как же, – ответил егерь. – Иногда и по ночам патрулируем.

Старше меня годами, Линнер опять сходил в дом и вынес военный ночной прицел советского производства, вполне годный к употреблению.

– Вроде наше военное снаряжение не продается в гражданских магазинах стран НАТО? – пошутил я. – Где взяли?

– Это в лесную охрану передали часть имущества, оставшегося от армии ГДР, – сообщил он. – Да и на толкучке в Берлине около Александерплатца можно купить много чего из советской военной экипировки. Ясное дело, автомат Калашникова наша полиция нам не разрешит использовать в повседневной службе. Но ночные прицелы вашего производства вот применяем и не жалуемся.

Немецкие лесники и егеря по местной моде по работе ездили по лесам на «виллисах» и «кубельвагенах» Второй мировой войны, любовно отреставрированных и способных служить по прямому назначению.

В выпавшие выходные при наличии установившейся солнечной погоды Кирилл, Ольга и я поехали на рейсовом автобусе погулять во Фрайбург.

Это старинный немецкий город, основанный еще в XI веке, пережил немало крестьянских бунтов, нашествий армий иноземцев, борьбы за свою независимость от власти герцогов и графьев. Во время Второй мировой войны подвергался бомбардировке авиации противника.

Гуляя по его мощеным камнем центральным улочкам, мы заглянули в его кафедральный собор, где в сумраке залы послушали звуки органа.

Фрайбург является одним из южных городов Германии с жарким климатом, находящийся на Верхнерейнской низменности под защитой подступающих к нему гор.

Полюбовавшись шикарными по полиграфии альбомами и их заоблачной ценой в большом книжном магазине, наша троица отправилась в известную моему другу закусочную, построенную несколько веков назад и отделанную ценными породами дерева. Там нам предложили луковый пирог с изысканным розовым бургундским вином местного разлива «вайсхербст».


* * *

– Сплошной камень! – обессилено выдохнул я, остановившись на пару минут. – Хоть взрывчаткой рви!

Едкий пот заливал глаза под палящим солнцем.

– Хватит приезжающих гостей и студентов «Рютте», – заметил Йорк, выволакивая с натугой подцепленный нами валун из разраставшейся понемногу траншеи. – Года за два понемногу выкопают.

Я опять ударил кайлом, от камня брызнули искры.

Гостями в нашем центре называли приехавших сюда людей с психологическими проблемами. Они делились на коротких и длинных, в зависимости от времени пребывания здесь.

Трудились мы со студентом Йорком за бесплатно по заданию секретариата по проведению воды от ближайшего ручья над нашей деревенькой в сад школы. Работа была для каторжников, зато оттачивалось упорство в достижении поставленной цели и смирение к неизбежному. Так считали наши более мудрые наставники.

В психологической школе «Рютте» существовали общественные работы, то есть бесплатный одночасовой труд в день на благо нашего центра. Его обычно назначали старшие специалисты вроде Урсулы учащимся или приехавшим гостям со своими духовными проблемами в период неких важных Изменений в процессе становления испытуемого как личности, за коими ненавязчиво наблюдали прикрепленные к нему специалисты. Кроме того, у подопытного объекта развивалось философское отношение к любому виду физического труда, где главным считалось медитативность и непрерывность в начинаниях.

Первым моим экзерсициумом[6 - Экзерси?циум ( лат. exercitium) – упражнение. (прим. авт.)] стала работа в медитативном саду центра, который был заложен еще при графе Дюркхайме, ушедшего из жизни в 1988 году.

Сад представлял собой комбинацию зарослей бамбука и орешника, других деревьев, а также медитативного места на крупнозернистом песке с причудливыми линиями и разложенными валунами, площадки для древнегерманских ритуальных танцев, заводью с впадающей протокой горного ручья и единственной плавающей там здоровенной особью форели.

За этой важной частью школы требовалось ухаживать, подрезать сучья насаждений и убирать опавшие листья с мусором. Все это стаскивалось мною на задворки сада, измельчалось с помощью специальной машины и помещалось в большой деревянный короб. В нем жили крупные красные калифорнийские черви, поедавшие органику и дававшие взамен гумус для подкормки почвы сада. Такой вот круговорот вещей в природе.

Испытывая некоторое предубеждение к ландшафтному садоводству, я махнул этот экзерсициум не глядя на другой, касавшийся ремонта оконных рам в «Бергкранце», основном доме центра, чему был несказанно рад. Немецкие рамы, в отличии от, скажем, российских демонтировались с места постоянной установки в секунды освобождением оных от фиксаторов. В спасительной тишине подвала, куда их я доставлял с помощью подсобника, ими можно было заниматься неизглагольно долго, благо каких-либо временных лимитов не существовало. Разумеется, на место демонтированных рам тут же устанавливались уже отремонтированные из числа резервного фонда.

В то время я проживал в «Линерхаусе» на втором этаже этого пансиона, рядом с секретариатом. Соседом у меня был один милейший толстяк, любитель игры на флейте. Каждый раз, встречаясь с ним на кухне или в коридоре, мы раскланивались и говорили друг другу любезности. Этот малый приехал сюда с «проблемами», но такого скрытного, знаете ли, латентного характера.

И вот как то я медитационно скоблю в пятьсот сорок пятый раз любимую раму в подвале и случайно вижу через притолочное оконце как вышел на прогулку по нашей единственной улице деревеньки мой милейший сосед с обнаженной катаной в обеих руках. И идет так неторопливо, крадется шашками по-кошачьи. Сначала я подумал, что соседушка на урок по мечу к Томасу Шинделину отправился и перед занятием прокручивает на ходу наиболее запомнившиеся элементы техники.

Но тут с улицы народ повалил по домам от мала и до велика, как тараканы по щелям попрятались.

Отчего-то стало мне тревожно и в грудях стесненно.

А к соседу моему, продолжавшему делать променад в одиночестве, сражу же прибыл специалист-психолог, закрепленный за ним, срочно поднятый по тревоге.

– Ты это, железяку то брось, а то остаток жизни в дурке проведешь! – этак нервным шепотком предложил он испытуемому. – Давай лучше на флейте поиграем!

Я все прекрасно слышал из приоткрытого оконца, все происходило рядом.

– Надоело дудеть на ней, сил моих больше нет, – ответствовал соседушка. – Хочу вот пробу меча провести, как во времена, предшествующие эпохе Мэйдзи[7 - Проба меча – метод испытания качества клинка катаны самураями на бродягах и нищих в XIV-XVIII веках в Японии. С приходом индустриализации в эту страну в XIX веке период самоизоляции японского общества закончился, и началась эпоха Мэйдзи. (прим. авт.)].

А тут, пока психолог болезному зубы заговаривал, приехала и машина с дюжими санитарами.

Они пальнули во флейтиста издали сетью с помощью метательного устройства, подошли к нему и добавили в шею наркотизатором. Затем увезли его в клинику с кельями, где стены мягкие.

А катану соседа, оставшуюся валяться на улице, осмотрели потом. Лезвие ее оказалось хорошо заточено, острое как бритва. Мог бы таких дел натворить, если бы не остановили.


* * *

– Веди клинок меча вниз ровно, с одинаковой скоростью, без рывков, – дал мне пояснения на первом уроке Томас Шинделин. – Работа катаной должна быть подобна написанию кистью тушью иероглифов на плакате.

Я старался как мог, чувствуя себя зажатым из-за непривычного хвата обеими руками за рукоять этого холодного оружия.

Занятия по иайдо проходили на втором этаже «Бергкранца», где был оборудован неплохой додзе. Мощные чердачные балки и потолочные окна в наклонной кровле здания создавали непередаваемый уют залы.

Мы стояли напротив друг друга, выполняя японскими мечами одно и тоже движение.

– Ты должен работать в своем ритме и не реагировать на изменение моего темпа, – поставил мне задачу наставник, вперившись в меня высасывающим взглядом своих серых глаз.

Упражнение не получалось из-за явного психологического давления Томаса на мою неискушенную натуру.

– Ничего страшного, со временем освоишься, – улыбнувшись успокоил Шинделин. – Все, как в жизни, каждый индивидуум противостоит влиянию других людей.

Граф Карлфрид фон Дюркхайм использовал методы иайдо в своем психологическом центре в Рютте совсем не случайно. Мгновенный переход его адептами от созерцания к молниеносному ответному упреждающему действию на выпад противника, подавление страха в экстремальных ситуациях, саморегуляция психики как никогда актуальны сегодня в нашей повседневной жизни.

– Как у тебя дела с учебой? – пытливо поинтересовался мой наставник после упражнений, когда мы приняли вольные позы на стульях в додзе.

– С утра чувствовал внутреннее сжатие, а сейчас расширяюсь, – не моргнув глазом ответствовал ему я.

О подобном странном диспуте, с точки зрения неискушенного читателя, меня заранее проинструктировал Кирилл. В психологической школе «Рютте» огромное внимание специалистов, работающих со своими студентами, уделялось Процессу и Изменениям. Называя их с большой буквы в центре, имели в виду процесс познавания нового в преподаваемых методах и изменения в психике воспринимающего их. Даже мелкие нюансы в самочувствии были очень важны и свидетельствовали о тех или иных отклонениях при усвоении пройденного материала.

Про Томаса Шинделина окружающие его в Рютте шутили, что он ведет замкнутый образ жизни и настолько экономен, что потушив кастрюлю капусты в начале недели доедает ее в конце уже в качестве супа, разбавив водой. В моей памяти наставник по мечу остался человеком бесхитростным, отзывчивым, готовым прийти на помощь в любую минуту.

Конечно, на занятиях по катане студенты «Рютте» изучали и основы боя на мечах, но упор делался в первую очередь на психотехники.


* * *

Уже с июня вдоль тропинок и прогулочных дорожек у Тодтмоса поспела земляника, которая вызревала у нас наверху в Рютте вплоть до августа. А во второй половине лета все открытые от елей луга-откосы буквально посинели от обилия черники и голубики. В этом районе Германии фирменным вином является черничное. Продают бутылку из нее в красиво упакованном пакете вместе с добрым куском черной шварцвальдской сырокопчености, разделочной доской, ножом и оловянным стопариком.

Поднимаясь как-то в эту пору с Кириллом и Ольгой к моему другу на Престенберг по тропинке из Рютте, я заметил множество выросших грибов с огромными шляпками.

– Отлично, парасо?ли поспели! – обрадовался моему открытию Кирилл, вытащив из своего рюкзачка пластиковый пакет и нож. – Превосходно отобедаем!

– Не отправимся на тот свет? – с сомнением произнес я. – Уж больно они на серые мухоморы смахивают.

Определенное сходство было и пятна на шляпках, и юбочки на ножках.

– Проверено, и не раз, – успокоил меня мой друг. – А мухоморы тут почему-то не растут.

Поджаренные на сковороде нарезанные шляпки по внешнему виду и вкусу очень напоминали курятину, не отличишь. Ножки грибов в пищу не использовались из-за их жесткости. Местные жители парасоли не ели, считая их несъедобными.

В Германии сдержанно относятся к грибам, шампиньоны не в счет. Лисички в магазине недешевые. А белых, подберезовиков и подосиновиков здесь в природе мало, и стоит их порция в специализированном ресторане чудовищно дорого.


* * *

Пригласила меня, Кирилла и Ольгу моя подруга Карин Швенцер в субботу на танцы во Фрайбург. Поехали на ее машине, есть там один ночной клуб «Агар-Агар».

Юго-западный город Германии, куда отправились, считался студенческим. В местном университете, который закончили немало известный людей, обучалось свыше 18000 человек.

Перед входом в увеселительное заведение после оплаты билета каждому посетителю ставили на ладонь печать, видимую только под ультрафиолетовой лампой. Это практиковалось для того, чтобы не передавали билеты другим страждущим оттянуться не заплатив. Оттиск пропадал через пару дней, хотя некоторые пришедшие просили охрану нанести его им на лоб.

Войдя внутрь, мы расположились в кафе за одним из столиков. Из танцпола неслись чарующие звуки психоделической музыки. Заказали подошедшему официанту лимонаду своим дамам и себе по пивку, оказавшимся чудовищно дорогим.

– Однако, цены…, – протянул я, вспомнив классиков, уставившись на принесенную для меня бутылочку емкостью 0,3 литра.

– Привыкай к здешней действительности, – философски изрек мой друг. – Чуть какая публичная гулянка, так сразу барыжить начинают. Потому и хожу на них со своим, иначе пойдешь по миру с протянутой рукой.

У него в рюкзачке лежало на всякий случай пару литров хорошей водки.

Мы сразу дали официанту хорошее воспомоществование, чтобы он, явно из среды студентов, не особо приглядывал за нами и, не чинясь, стали наливать себе из-под стола беленькой по стаканам.

За соседним столиком группа прогрессивной молодежи с неподдельным интересом наблюдала за нашими манипуляциями.

Не торопясь, с достоинством, мы спокойно мелкими глотками осушили налитое, занюхав его прокуренными пальцами.

– Ребята, вы откуда? – смеясь, спросил один из их компании.

– Молодые ученые, почвоведы, – ответствовал ему Кирилл. – Приехали к вам по обмену опытом из Санкт-Петербурга.

– Русские, – с пониманием кивнул студент.

Я обратил внимание, что набившаяся к тому времени в кафе молодежь практически не употребляла спиртное, хотя адекватней в своих поступках отнюдь не становилась. Тут мне захотелось в туалет, и я пошел туда.

В помещении оказалось полно народа. Его пол был усыпан пустыми упаковками от таблеток, пакетиками от чего-то еще. В углу привалились к стене два невменяемых субъекта. Из одной закрытой кабинки доносились ахи-вздохи возжелавших быстрого мужского секса гомосеков, их ритмично дергающиеся головы были мне прекрасно видны. Цивилизация….

Выйдя из нужника и ошарашенный увиденным, я сообщил об этом другу.

– Это здесь в порядке вещей, – хмыкнув, сказал он. – И попробуй возмутиться, быстро отправят домой к старой маме.

Пришли взмыленные с танцпола наши разгоряченные подруги, с коими мы быстро добили водку и пошли плясать. Окунувшись в техномузыку и охлопывая себя от полноты чувств в разных местах, мы оттянулись на славу. Сверху на нас падала пена, над головой метались вспышки разноцветных лазеров, били в глаза сполохи цветомузыки.

На горной дороге на подъезде к Рютте ночью образовалась тотальная наледь, и нам пришлось проспать в автомобиле несколько часов, пока дорожные службы посыпали шоссе гранитной крошкой. В этой цивилизованной стране давно уже запрещена шипованная резина, а одевать цепи или пластмассовые гусеницы на колесо жалко, покрышка долго не протянет.


* * *

В нашу деревню пришла зима.

Снегу навалило столько, что я едва справлялся с хорошо оплачиваемой работой по его уборке. Для этих целей использовали различных размеров снегоуборочные машины, от совсем уж крохотуль до величины среднего мотоблока. Трудясь в поте лица своего в свободное от учебных занятий время, мне удавалось неплохо заработать.

В один из таких, слегка морозных дней, Кирилл, Ольга и я пошли купаться на водопад, лежащий на одном из истоков реки Вера между Рютте и Хинтер-Тодтмосом. Попасть в скальную расщелину, где он находился, можно было свернув с пешеходной дорожки по указателю в сторону горно-лесного массива.

Водопад имел три каскада, вдоль которых, переходя с одной стороны на другую, спускалась пролетами и обзорными площадками лестница с деревянными перилами.

Купаться можно было только на самом нижнем, где имелась скамейка для одежды и подход в ледяную купель. На верхних двух это было невозможно сделать из-за мощных бурунов несущейся вниз воды.

– В этом деле важен предварительный настрой, – стал объяснять мне мой друг. – Без него может прийти страх и, как следствие, с непривычки зажмет шейные или спинные мышцы. Потом будет не повернуть голову от боли.

Мы все трое стояли голыми на ледяном насте, готовые к омовению.

Кирилл уже несколько лет купался в водопаде в любое время года, а также обтирался снегом, основываясь на тибетских психотехниках. Он зарывался в одних плавках в сугроб, оставаясь там продолжительное время без вреда для своего здоровья.

Выполнив комплекс дыхательных упражнений, я вошел в воду купели, доходившую мне до середины икр.

Она обожгла меня.

Воспринимая это отстраненно, я сразу сунулся спиной вперед под падающие струи водопада.

Шок был настолько силен, что вызвал дикий хохот, скорчивший меня.

Сознание вмиг сместилось, и я ничего не соображал.

Выбравшись из-под водопада, я расположился на площадке около скамейки с полотенцами и нашей одеждой. От меня валил пар, как после парилки.

– После обильного воздействия ледяной воды на тело аура испытуемого резко сжимается, выделяя тепло для защиты нашего организма, – пояснил мне мой друг. – Ты даже не замерз, хотя стоишь раздетый зимой. Правда, мы находимся в расщелине, и ветра тут не бывает. И настроение у тебя после водопада, наверняка, отменное?

– Не то слово! – согласился я с ним. – Энергия изнутри так и прет!

Кирилл с Ольгой также искупались, для них это было делом привычным.

На занятие к Урсуле Круг я пришел с красным распаренным лицом и ледяным колтуном в волосах. Но она даже бровью не повела, услышав мои объяснения, насмотревшись на экстравагантные выходки своих неординарных учеников.


* * *

Секретариат школы перевел меня на постой в «Херцельхаус», то есть сердечный дом, пансионат под руководством фрау Верены Гётте. Эта энергичная женщина, проработавшая всю жизнь по местным пивным и барам, прекрасно разбиралась и в смежных областях гостиничного бизнеса, умело управляя своим небольшим коллективом работников.

На первом этаже «Херцельхауса» находилась большая зала библиотеки, столовая и кухня, где бо?льшую часть времени проводила его хозяйка.

Мне выделили небольшую пристройку сзади дома, покрытую дранкой сущую избушку со средневековых гравюр. Но внутри нее все было продуманно. Обшитые лакированной вагонкой стены, широкая кровать, обширные полки, небольшой стол с двумя табуретами.

Я рационально использовал оставшееся свободное пространство в моей новой келье, которого вполне хватало для занятий каратэ.

На работу ходить теперь было близко, устроившись на кухню Верены разнорабочим. Помогал ей чистить овощи, подавал постояльцам по утрам в столовую завтрак. А потом, после него, неторопливо доедал нетронутые понаехавшими к нам страстными борцами за экологию и правильное здоровое питание превосходные шварцвальдские копчености с немецким хлебцем, швейцарские сыры, запивая отличным заварным колумбийским кофе.

За время проживания в «Херцельхаусе» я подрабатывал садовником, а также убирал снег зимой. Большой удачей было получение постоянного места в самом дорогом ресторане Тодтмоса «Романтический Шварцвальд», расположенном в Тодтмосе-Веге. Хозяином этого заведения и отеля при нем являлся Герберт Шмитц, повар высокого класса. Руководителем он был жестким, работал виртуозно и заражал своим подходом к труду своих подчиненных. В такого класса ресторан иностранцев на работу не принимали, но выручила рекомендация моей хозяйки Гётте, которую там знали и любили. Регулярные выходы по вечерам к Шмитцу отнимали много времени, но приносили постоянный доход.

Среди предложенных мне к изучению Урсулой Круг на выбор древних систем прогнозирования – китайской «Книги Перемен» И цзин, карт Таро? и астрологии, я выбрал последнюю. А именно классическую западноевропейскую, которой со мной занялся Аксель Хольм. Конечно, в наше время существуют специализированные компьютерные программы, позволяющие составить гороскоп человека или предполагаемого события за четверть часа, но я все постигал вручную при помощи таблиц и справочников. На что уходило несколько часов с анализом углов между планетами.


* * *

Прошел один мой учебный год в психологической школе «Рютте» и мне понадобилось продлевать студенческую визу. Из секретариата нашего центра позвонили в администрацию района, по-немецки называемое ландратсамт, куда входило миграционное бюро, и там назначили мне день и час явки туда. То есть не утомительное стояние в очереди, а совсем без нее – раз и все. Находилось бюро в Вальдсхуте, городе на границе со Швейцарией.

Поехал автобусом, хотя можно было и автостопом.

Приехав, я быстро нашел ландратсамт и вошел в нужную дверь на этаже.

– Извините, что я еще занята, – сообщила мне служащая за стойкой. – Сейчас мы с девушкой быстро закончим.

Я пребывал в типичном офисе, рядом со мной перед стойкой стояла молодая турчанка, в замотанной платком голове, в юбке до щиколоток, в одежде серо-черных тонов.

Хотя турецкая община Германии весьма многочисленна и имеет уже несколько поколений, но в немецкое общество не ассимилируется и остается весьма закрытой, со своими традициями и нравами. Все дело в вере и менталитете.

– У вас в семье все нормализовано? – благожелательно, как с учеником начальных классов, нисколько не стесняясь меня поинтересовалась у девушки чиновница. – Уже не деретесь со своим супругом и полицию соседи в этом месяце ни разу не вызывали?

Я весь превратился в слух, сохраняя на лице казенно-равнодушное выражение обывателя.

– И с соседями-земляками не деретесь? – радостно констатировала служащая бюро. – У меня нет ни одного пришедшего из полиции протокола.

Наступила пауза.

– Прогресс, несомненный прогресс! – произнесла хозяйка офиса.

Еще в 90-е годы ХХ века, находясь на учебе в Германии, я заметил существование двойных стандартов по отношению к иностранцам, натурализовавшимся или просто легально живущим в этой стране. И точно знаю, общавшись с представителями разных национальных общин, каково на самом деле. И меня удивляло, почему же одни вкалывают, хватаясь за любую работу, а другие увиливают от труда, прекрасно живя на социале. Нашествие в последние годы дармоедов из Африки явное тому подтверждение внутренней политики, начатой еще тридцать лет назад. Кому же она выгодна, если эти так называемые беженцы сидят на шее немецкого народа?

Попутно с продлением учебной визы всего за пять американских долларов (в пересчете с местной валюты) я оформил себе пограничную карту на Швейцарию также за пятерку «зеленых».

Зная от Кирилла, что не так далеко в сопредельном государстве есть большой табачный магазин, я решил съездить немного западнее в городок Бад-Зеккинген. Там находится самый длинный крытый деревянный мост Европы для пешеходов через Рейн, воздвигнутый еще в XII веке. Выглядел он будто построенный для декораций фильма о рыцарском Средневековье.

Идя по нему и глядя на воды салатного цвета самой главной реки Германии, я обнаружил только жирную полосу белого цвета, нанесенную поперек настила, когда зашел на швейцарскую землю. Пограничников обеих стран, как я не оглядывался, обнаружено не было.

Когда же, совершив покупку в вожделенном магазине, я возвращался по мосту обратно, то за разделительной демаркационной чертой ко мне метнулись двое в гражданской одежде.

– Спецслужба охраны границы, – представившись, они показали мне заламинированные удостоверения и спросили. – Что у вас в сумке?

Эта немецкая государственная организация боролась на территории Германии и ее границах с контрабандой и наркотрафиком.

Я показал.

Глазам изумленных служителей закона предстало полбутылки «столичной», граненый стакан, початая банка отменных маринованных польских огурчиков, свежий номер газеты «Аргументы и факты», купленный в привокзальном киоске, а также пачка настоящего «казбека», ради которой я и поперся в Швейцарию.

– Разрешите взглянуть, что там внутри? – прицепился к папиросам один из служивых.

– Можете даже отпробовать, – предложил я ему. – И я с вами за компанию.

Невозмутимо отхлебнув из горла? любимой «столичной», я с наслаждением затянулся дымком «казбека».

Снимавший пробу служитель закона после первой же затяжки зашелся кашлем. Его товарищ, прочитав все наклейки по-немецки на папиросной коробке, начал скисать от душившего его смеха.

– Там написано, что эти русские папиросы зашкаливают по всем опасным веществам, – почему-то весело сообщил он. – Извините, нам надо идти работать.

– Да, крепкий табачок, – произнес я. – В том и кайф.

Так они и ушли, поддерживая один другого.

Я пошел на автовокзал городка, чтобы вернуться в родные пенаты.

Сел в навороченный рейсовый «неоплан» на автостоянке в Бад-Зеккингене, и вскоре мы отъехали в Тодтмос. Вид со второго этажа со стеклянной тонированной крышей оказался потрясающим. Шоссе, поначалу бежавшее нам навстречу через деревеньки, стало поминутно петлять между появившимися кряжами, поднимаясь все выше и выше из долины на высоту порядка километра. Возвышавшиеся вокруг скалы, голые или заросшие елями, становились все ниже, так как автобус поднимался из глубокого каньона. Рядом с дорогой, шумя на быстринах и перекатах, неслась уже бурная река Вера, вобравшая в себя все ручьи Шварцвальда, на исходе к Рейну.


* * *

– Ты совсем обнаглел, и меня к делу приставил! – не выдержав, возмутился я. – Вот поймает тебя сынок Линнеров, живо в чучело превратит!

Кот сибирской породы Момо?, притащивший мне под дверь избушки украденную из запруды форель спокойно слушал меня, ожидая дележа добычи. Он разбудил меня спозаранку громким мяуканьем. Мой приятель уже не первый раз совершал подобную кражу и сильно рисковал.

Я поставил сковородку на портативную газовую плитку и, пока она разогревалась, начал чистить и потрошить рыбу, складывая отходы в непрозрачный пакет. Половина жареной форели, как добытчику, полагалась чересчур смышленому полосатому разбойнику, а вторая, как барыге и повару, мне.

При плотно задвинутых занавесках окна и запертой двери, в обстановке полной конспирации я начал стряпать.

Почуяв упоительный запах жарехи, крупный Момо начал тереться о мои ноги, подняв хвост трубой.

Тут, в Шварцвальде, на множестве прозрачных ручьев, стекающих с гор в реку Вера и далее в Рейн, местные крестьяне понастроили запруд, куда выпускали мальков радужной форели. Семья Линнеров из Рютте была из их числа. Эта рыба, быстро вырастающая до приличных размеров, живет только в очень чистой воде. А здешняя вода из-под крана была настолько чистой и вкусной, что впору было ее в бутылки разливать и продавать по магазинам.

Я взял себе за правило запивать ею еду при трапезе вместо сока и чувствовал себя превосходно.

– Тебе спрыснуть соком лимона или без? – спросил я кота, когда раскладывал готовые порции по тарелкам.

Мой приятель лишь заурчал и стал уписывать желанную плоть за обе щеки.

Это любопытное существо часто сопровождало меня с Кириллом на прогулках в горном лесу, путешествуя с нами часами. Его хозяйкой была одна фрау, владелица дома «Хаус ам Бах», где снимала жилье Ольга, но Момо почему-то выбрал нас для совместного провождения свободного времени и ему явно было интересно.

Покончив с ранним завтраком, полосатый котяра, мяукнув на прощание, ушел по своим делам.

После обеда я узнал у Верены, что сегодня в центре начнется праздник молодого вина. На дворе был октябрь и в Баварии, на юго-востоке Германии, уже шумно отгуляли Октоберфест, фестиваль немецкого пива. Здесь, на юго-западе в земле Баден-Вюртемберг, население больше тяготело к вину, хотя и пивко не забывало. Именно в октябре после сезонной уборки винограда, плантаций которого внизу у Фрайбурга неизглагольно много, появляется первое молодое вино урожая сего года. Это довольно коварная вещь для неискушенного потребителя. Еще играющее, «шипучка» долго доходит во внутрях испытуемого, заставляя оного поминутно падать и облегчаться под каждым забором, если перебрал с дозировкой. Зная о таких вещах, мы с Кириллом предпочитали красное вино предыдущего урожая с традиционными эффектами после восприятия.

Руководство «Рютте» решило гулять в «Херцельхаусе» при стечении большого числа специалистов и студентов, а также живших среди нас лиц с психическими отклонениями, как и полагается в правовом демократическом толерантном государстве.

В этой связи особенно доставалось вашему покорному слуге, как парню одинокому, высокому, статному, и наверное недалекому, как полагало молодое женское народонаселение психологической школы. В Германии ведь как, после тридцати лет свободного приличного мужика днем с огнем не найдешь. Или женат и верен супруге, или весь в работе и потому не стои?т у него, а то и вообще другой масти – тяготеет с своему полу.

Дорвавшись по перво?й до женской ласки, я скоро крепко пожалел об этом. Немки оказались доступными и похотливыми, а главное душными, контролировавшими буквально каждое мое движение.

– Где ты был, милый? Я искала тебя по всей деревне, – чувственно ворковала одна из них. – Я уже не могу терпеть!

– Дорогая, я красил оконные рамы в подвале «Бергкранца», – смиренно отвечал я, ища предлог, чтобы немедленно убежать от ненаглядной.

– Я была там, все закрыто! – возбужденным голоском она неотвратимо приближалась ко мне.

– О, нет, я был на чердаке! – ища выхода, я откровенно врал ей.

Моя хозяйка Верена Гётте при периодическом переходе меня на нелегальное положение у нее в чулане из-за таких домогательств отвечала сатанинским хохотом, повидав нашу непростую жизнь во всем ее многообразии.

Беда моя была в том, что все эти ненасытные дамочки, с коими я пытался хоть как-то построить свою беспутную жизнь, на проверку оказывались чересчур доступны любому, а жить рогатым было невместно.

Современная жизнь в Западной Европе сделала женщину слишком эмансипированной, и при наличии достаточных денег у оной потерялась вся ее прелесть.

– Не надо мне подавать руку, я не хромая! – можно было услышать от очередной пассии, когда я пытался протянуть ей руку при выходе из общественного транспорта.

Наличие собственности, хорошего дохода, легковой машины, твердого счета в банке позволило здешним дамам, обладающим востребованной специальностью и квалификацией, быть действительно независимыми.

– А зачем? – резонно ответила на мое предложение хоть как-то оформить наши отношения одна из моих подруг, владевшая магазином компьютерной техники. – Живи у меня, работай в офисе, тебе чего, мало?

Такое потребительское отношение меня совсем не устраивало. У меня была лишь только учебная виза, которая при изменении моего образа жизни вмиг утрачивалась. Потому и мое отношение к своим дамам стало насквозь утилитарным, воротившим меня от омерзения.

Наш пансион, где я обретался, был, пожалуй, самым живописным местом в Рютте из-за своей архитектуры и большого водяного мельничного колеса, непрерывно вращавшегося с непередаваемым, разносящимся на всю округу, звуком.

Проходя мимо отдыхавших на празднике вина, мы с Кириллом тоже невольно распробовали на халяву напитков разных, не более чем пару-тройку бутылок на человека.

Уже глубокой ночью в горах началась гроза, от ударов которой я с другом, оставшимся у меня в избушке почивать, проснулись.

У меня нашлись пару бутылок пива, которые мы тотчас же выпили, поправив здоровье.

– На этажах все вино выжрали, – сокрушенно развел руками Кирилл. – И винной подвал, как назло, закрыт.

Мы вышли под навес перекурить.

В деревне не было видно ни одного огонька.

Косые струи ливня били нам под ноги, замочив наши джинсы. Очередной росчерк молнии в клубящихся тучах и быстро пришедший грохот грома заложил нам уши.

– Может, сходим к Иоахиму за выпивоном? У него богатая коллекция спиртного, чего-нибудь наверняка даст, – предложил мне рассолодевший друг. – Не рыскать же мне в поисках бутылки под проливным дождем по другим пансионатам деревни.

Мы накинули дождевики и стали карабкаться на четвереньках по скользкой от дождя дороге, к возвышавшемуся на склоне горы дому сына графа Дюркхайма, озаряемого сполохами зарниц, словно замку Дракулы.

– Кого еще там принесло?! – раздался глухой голос хозяина дома из-за крепкой дубовой двери, об которую мы изрядно намяли свои руки.

Дверь открылась, и на пороге возник сам Иоахим в ночном колпаке и старой, с дырами на локтях, грубовязанной поношенной кофте, держа высоко над собой керосиновый фонарь со стеклянными оконцами.

– Это мы, опохмели нас, трубы горят! – хриплым каркающим голосом возопил Кирилл.

– Подождите в прихожей, – ответил ему архитектор. – Сейчас чего-нибудь найду.

Он долго рылся у себя в кладовой, позвякивая посудой, пока не вынес нам запыленную бутылку с выцветшей этикеткой.

– Мог бы что-то более привычное глазу презентовать, – сварливо заметил мне мой друг, когда мы под непрекращающимся ливнем возвратились ко мне в жилище.

– Вот, ведь, дерьмо какое дал нам! – возмутился Кирилл, отхлебнув из бутылки.

Напиток никак не хотел усваиваться и лез из горла вон, как мы не пытались.

Устав, вылили его прочь и, наконец, уснули.

Уже в полдень нас разбудил стук в дверь.

На пороге пристройки стоял сын графа в той же простецкой кофте.

– Я ночью вам по ошибке не ту бутылку дал, – неуверенно произнес Иоахим. – Верните ее мне обратно, я вам дам очень хороший виски.

– Мы его вылили, потому что пить было невозможно, – хмуро ответил ему мой друг.

– Как вылили?! Это очень редкий и дорогой ром, которому больше века! – запричитал граф. – Его пьют только с устатку бавленным, тогда и проявляются его тонкие, ни с чем не повторяющиеся фруктовые нотки!

Архитектор был сражен постигшим его горем, уйдя с поникшей головой. Ссутулившись, он шаркающей походкой побрел к себе на гору, покуда видеть его мог.


* * *

Я решил по совету моих соратников совершить вылазку в Санкт-Блазиен, старинный тихий городок, лежащий в горах Южного Шварцвальда на расстоянии пятнадцати километров от Тодтмоса. Вообще то там мне было назначено посещение ближайшего праксиса стоматолога по страховке, но я решил совместить приятное с полезным.

Санкт-Блазиен стал известен в Германии своим бенедиктинским монастырем, основанным еще в XI веке и пристроенном позже католическим собором. Сама обитель с многочисленными зданиями с XIX века по прямому назначению не использовалась. В ней с 30-х годов ХХ века находилась иезуитская школа-интернат для отпрысков из привилегированных семейств, а также ресторан и пивная для туристов.

Из более поздних памятных мест этого поселения представляло интерес кафе «Максим». Кто дал ему такое название народная молва не припомнит, но посещали его только эмигранты из стран Восточной Европы, проживавшие недалеко или приехавшие встретиться с коллегами по надобностям. Это было место с криминальным душком. Все посетители, находившиеся внутри, от мала и до велика, были одеты в черные кожаные куртки разных фасонов. Каждый сидел в своем углу или парой что-то тихо перетирали между собой, кидая быстрые взгляды на проходившего мимо какого-то мутного чужака. В предвыходные дни, как мне рассказывали сведущие люди, при большом стечении специфической публики, зачастую под воздействием крепких дешевых напитков, происходили спонтанные инциденты. Тогда между представителями различных группировок вспыхивали драки, переходившие в тотальный мордобой всех со всеми. Круша мебель и зубы оппонентов, а то и выбрасывая последних через витрины на улицу, пацаны оттягивались на славу.

Немецкая полиция, дежурившая в такие дни снаружи в автомобиле, в перепетии битв не вмешивалась. Умудренная жизненным опытом, она полагала, что все образуется и так, раз жалоб не поступало.

Бойцы трезвели, скидывались на очередной ремонт временно закрытого заведения, и вскоре все повторялось снова.

На набережной Веры, облицованной в каменные плиты с коваными ограждениями, где я прогуливался после кафе, невольно остановился.

Вода горной реки обладала абсолютной прозрачностью, на ее дне на глубине несколько метров были видны все камешки и плавающие крупные форели.

На пробу я кинул кусок бутерброда, к которому тут же метнулась пролетающая мимо чайка, а на поверхность за добычей выскочила рыба весом в несколько килограммов, оказавшаяся проворнее.

После визитов к врачу и мафиози я заглянул в монастырскую пивную, расположенную в глубоком сводчатом подвале.

К дубовому столу, за который я присел, подошел тучный монах в черной рясе с тонзурой на макушке и степенно принял мой заказ.

– Такси заказать не желаете? – спросил он меня.

– Успеется, – беспечно махнул я рукой.

– Потом затруднения будут с уточнением адреса вашей доставки, – невозмутимо произнес затворник. – Пиво у нас вкусное и крепкое, молодые иностранцы меры не знают.… Уже были прецеденты. В подвале прохладно, а наверху жарко, голову напечёт.

На улице действительно стояла летняя жара.

Прислушавшись к дельному совету, я заказал экипаж и с нетерпением приложился к литровой кружке. Пивцо оказалось превосходным и высокого градуса. Особенно поразил меня сорт «доппель бок», доходивший до 13% спирта, совершенно по вкусу не чувствовавшихся.

Немудрено, что к порогу родной избушки в Рютте меня привезли в помрачении рассудка и с провалами в памяти.


* * *

В немецком обществе издавна сложилась общепринятая мораль и в соответствии с ней устойчивая модель поведения индивидуума в различных ситуациях. Это относилось и к праздному времяпровождению на приеме, или как теперь принято говорить на парти?, играющем определенную роль в сплачивании интеллектуального коллектива учебного и научного учреждения.

Так или иначе, на нем надо было находиться вменяемым и не поминутно падать. Русскому человеку, как более продвинутому, нежели европеец, в вопросах пития, местные дозы казались смехотворными. Хотя не будем обобщать всем немцев поголовно, приходилось встречать незаурядных персон и в этой области.

Появляясь на приеме, я первым делом с разрешения хозяев квартиры или дома посещал гостевой туалет, как правило расположенный рядом с прихожей. Там я оставлял под крышкой унитаза или в стенном шкафу сосуд с водкой, замаскированный под какую-нибудь бытовую жидкость, незаметно принесенный в рукаве или под курткою. Затем уже снимал свою верхнюю одежду и присоединялся к остальным участникам мероприятия. Водка мною приносилась из-за весьма скудных доз на каждого участника партии, на два пальца на дне стакана, не более, да и то на весь вечер. Выпить больше не разорило бы принимающую сторону, но сразу выделило бы желавшего еще из общей массы алкашом и пьяницей.

Неторопливо отхлебывая в туалете от резервного запаса, ты совершенно не стеснял окружающих, полноценно отдыхая наравне со всеми.

– Налить тебе еще? – заговорчески подмигивала и спрашивала меня какая-нибудь дама из назначенных виночерпиев, провоцируя на моральное разложение.

– Что вы, и это не осилить, – отвечал я ей, давно выпивший свою пайку и подменив ее водой. – Боюсь, завтра будет болеть голова.

– Какой воспитанный молодой человек, – слышал я шепоток за спиной, стараясь держаться вертикально.

Неся подобную околесицу, я умудрялся отдыхать публично по русскому стандарту и слыть трезвенником, каких поискать.

Я понемногу втягивался в немецкую действительность и постигал ее законы.

Когда я как-то поднимался на Престенберг из Рютте, где на склоне тоже были построены дома у дороги на Бернау, где жила моя знакомая Габриэла, то решил срезать путь, пойдя по более короткой тропинке.

Это вызвало скандал в нашей деревеньке.

– Ты зачем зашел в частные владения? – спросил меня Шинделин, исполнявший также обязанности секретаря центра. – Хочешь, чтобы тебя депортировали?

Томас был рассержен, но держал себя в руках.

– Я совсем не шучу. Это как другому человеку в карман залезть, – возмущенно выговорил он. – Ведь ты видел табличку на колышке с надписью «Privatzone», но все равно прошел.

Я молчал, удрученный высосанной из пальца проблемой.

– Я сказал пришедшему к нам с жалобой крестьянину, что ты недалекого ума иностранец, не очень хорошо знакомый с нашими порядками, – наконец после паузы проговорил мой наставник по мечу. – А то еще побежит в полицию и у тебя возникнут неприятности.

Для меня неожиданным открытием в Германии стало то, что большинство немцев оказались бытовыми стукачами. Чуть что не так сделал, увидят и обязательно заложат.

– Мне помощники не нужны, – позже объяснил здешние нравы местный полицейский, родственник знакомого. – В стране предусмотрены денежные поощрения за нужную нам информацию, а потому отбою нет от осведомителей.

– А как вы так быстро появляетесь на происшествия? – поинтересовался я у него. – Как из-под земли. Тут, в горах, я по многу месяцев ни одной вашей машины или сотрудника не видел.

Он усмехнулся.

– Много бдительных граждан, для многих это стало хобби, – рассмеялся служивый.

В связи с вышесказанным все наши гулянки с Кириллом мы старались проводить в обстановке максимальной конспирации от окружающих, дабы не прослыть конченными алкашами и возмутителями спокойствия.

Технологическое развитие Германии в разных сферах не переставало меня удивлять. Идя утром на занятие по единственной улице Рютте, я увидел скопление грузовых машин одной частной компании, обслуживающей канализационные сети. В воздухе витал специфический аромат, исходивший из пары открытых в асфальте люков. У одного из грузовиков на стропах кран-балки висела торпеда с многолопастным винтом в кольцевой насадке.

Сигарообразный снаряд тщательно мыл из шланга водой с помощью щетки рабочий в ярком комбинезоне.

Рядом стоял микроавтобус с распахнутой задней дверью, в салоне которого светились мониторы работающих компьютеров.

– Зачем здесь висит эта торпеда? – полюбопытствовал я у сидящего за аппаратурой в микроавтобусе техника.

– Нам, что ли, нырять в вашем дерьме? – ответил специалист. – И там, в полной темноте устранять заторы или искать прорывы?

– Чем же сей аппарат будет ликвидировать неполадки?

– А ты пойди, посмотри его спереди, – предложил мне техник.

Я обошел грузовик с подвешенной торпедой и обнаружил под ее носом два сложенных и прижатых к ее телу манипулятора, мощную лампу за толстым стеклом и глазки телекамер под разными углами к оси аппарата.

– Сколько же стоит это чудо техники? – спросил я.

– Как настоящая торпеда и стоит, – сообщил мне специалист. – Около полумиллиона долларов. – Но быстро окупается при эксплуатации в запутанных и старинных коллекторах вроде вашей деревни.


* * *

Наступил день летнего солнцестояния или Ивана Купалы.

Немцы его знают как рождество Иоанна Предтечи или праздник Иоханнесфест. Некоторым студентам нашего центра, мне в том числе, руководство поручило собрать побольше валежника в горно-лесном массиве, что мы с честью и выполнили. Выволакивая упавшие стволы небольших деревьев с откоса первого уровня, складывали их в кучу на автостоянке у секретариата школы для большого костра. Тут, в Шварцвальде, любили отмечать языческие ритуалы древних германцев, а праздник огня был одним из них.

– У тебя же будет совсем другое развлечение в эту ночь, – сообщил мне Кирилл. – Сегодня точно никто за полночь по лесу шататься не будет, все у секретариата гулять будут, тебе же и лучше.

Возникла пауза.

– Есть здесь в горном массиве одна интересная поляна. На ней местные жители и специалисты «Рютте» в дни летнего и зимнего солнцестояния замечали проявления плазмоидов и другие странные вещи, – продолжил он. – Бери побольше дров из поленницы твоей хозяйки пансиона. Времени собирать хворост у тебя уже нет, скоро стемнеет. Я провожу до этого места, а возвращаться мне придется с фонарем. Не забудь прихватить с собой бутылку воды, а то жажда замучает.

Мы взяли все необходимое и отправились по высохшему дренажному руслу, используемому для сброса лишней воды в сезон весенних и осенних затяжных дождей, вверх в горный лес, минуя уровни. Такой путь здорово сэкономил наше время, позволив добраться до заветной поляны за полчаса.

Свалив принесенное, мой друг сразу же ушел. А я не спеша развел костер и, одев брезентовую куртку, стал сидя обозревать боковым зрением подступающие к открытому месту деревья.

В отличии от прямого, наше боковое зрение может замечать внематериальные сущности, живущие с нами в этом мире, как некое светящееся образование.

Ничего не обнаружив, я сосредоточился на наблюдении отдельных языков пламени костра. Вообще-то люди знающие не советуют этого делать, как и задерживать свой взгляд на текущей воде, так как подобная медитация может незаметно унести сознание с далеко идущими серьезными последствиями для психики.

Сзади ко мне неслышно подкрался вездесущий Момо и, присев столбиком рядом, также уставился на огонь.

Через какое-то время созерцания пламени, впав в оцепенение, я заметил, что оно неоднородно и внутри его обособленно перемещались, словно живые, некие небольшие вихри плазмы.

Средневековые алхимики называли их огненными саламандрами, а маги – элементалями огня. На Руси они известны были как огневицы.

Скосив глаза вбок, я увидел, что сидящий рядом кот с интересом следит за этими же образованиями.

Тут я уловил боковым зрением перемещающееся свечение у елей.

Посмотрев туда, увидел летающие между раскидистых лап деревьев небольшие, размером с мелкое яблоко, голубые и оранжевые светящиеся шары. Они иногда кружили скопом, словно играющие бабочки.

Так продолжалось некоторое время.

Мы с Момо, как зачарованные, во все глаза глядели на это представление, сидя у потрескивающего костра с улетающими ввысь к звездному небу искрами….

Уже в предутренние часы кот ушел, а я, слившись с лесом, просто бездумно смотрел в темноту.

Понемногу стали проступать очертания развилки лесных дорог на поляне и стоявший впереди на бугре могучий олень-самец с ветвистыми рогами, уставившийся на еще светящиеся угли кострища.

Я немного пошевелил затекшие части тела.

Олень встрепенулся, проревел и бросился напролом через заросли между елей.

Днем меня зашел проведать Кирилл.

– Как ты? – поинтересовался он. – На таких посиделках в лесу с непривычки кондрашка может хватить. Были случаи, когда и с гномами встречались.

– На той же поляне? – поинтересовался я.

– В Шварцвальде хватает мест с повышенной энергетикой, а то и с явным проявлением геопатогенности, – неопределенно ответил мой друг. – Горы, геологические разломы на большой глубине, подземные реки способствуют таким проявлениям.


* * *

Музыка играет важную роль в жизни человека.

Руководство нашей школы помнило об этом и решило приобщить своих студентов к прекрасному. Занятия по музицированию должны были проводиться в доме «Хаус ам Бюль» на склоне горы Престенберг, недалеко от въезда в Рютте.

Мы вошли группой в залу на втором этаже здания, полной различных музыкальных инструментов. Они лежали на стеллажах и большинство из них было экзотического вида, которым я и названия не знал.

Я в юности занимался несколько лет по классу аккордеона, поэтому чувствовал себя вполне уверенно, собираясь сыграть какую-нибудь мелодию, если потребуется.

– Ты уже подобрал себе что-нибудь, на чем будешь играть? – спросила меня наш преподаватель Ингрид Шмидт, наблюдая как я роюсь в завалах различных струнных и щипковых, надеясь откопать клавишное. – Возьми себе вот этот сита?р[8 - Ситар – многострунный индийский музыкальный инструмент. (прим. авт.)].

– Я на нем играть не умею, – смутился я. – И вижу его в первый раз.

– А это не важно, – отмахнулась Ингрид и обратилась к остальным студентам. – Не стесняйтесь, выбирайте для музицирования что вам приглянется.

Присутствующие недоуменно уставились на ведущую занятие.

– Мы с вами не будем учиться играть на инструментах, – сообщила нам Шмидт. – Мы будем пытаться извлекать из них ритмические звуки, а это принципиально иное.

Наступило замешательство.

Наконец, кто-то взял парные тарелки, другой маракасы, третьи предпочли дудки и африканские барабаны.

– А сейчас мы все вместе станем извлекать из инструментов звуки, стараясь попасть в ритм соседа, хотя бы в некое подобие, – продолжила объяснения Ингрид. – Это и будет темой нашего занятия.

Четверть часа из нашей залы доносилась наружу жуткая какофония, но потом совместное помешательство дало таки свои плоды. Не представляю как это произошло, но у нас сложился примитивный ансамбль, уверенно издающий ритмическую музыку.


* * *

В дальнем от Рютте углу Тодтмоса власти Баден-Вюртемберга проводили чемпионат мира по гонкам на собачьих упряжках-нартах. Естественно, я с Кириллом не могли обойти вниманием это знаковое событие в нашей заурядной, не богатой на разнообразие повседневной жизни.

– Тут главное, с восприятием не переборщить, – резонно заметил мне мой друг на предварительном обсуждении нашего возможного похода.

– А с помощью чего мы перейдем в измененное состояние сознания? – поинтересовался я предстоящими деталями задуманного.

– С помощью чего…? – задумчиво произнес Кирилл. – Вино зимой в мороз на свежем воздухе не катит. Здесь требуются крепкие напитки, причем такие, чтобы зашли прямо из горла? без закуси и прочих интеллигентских штучек.

С горными ликерами опасно было связываться по причине их коварной мощи.

Поэтому мы обратились к французской водке «Ельци?н», настоянной на кровавых апельсинах сорта тарокко. Продукт пился на ура, правда был дороговат, продаваясь в зеленушных бутылках призматической формы.

Ее название ассоциативно связывается с Россией и именем ее первого президента. На самом деле права на бренд принадлежат крупнейшему частному винодельческому концерну Les Grands Chais.

Пришлось взять с собой солнцезащитные очки для предохранения глаз от повышенного ультрафиолета.

На гонках собралась огромное количество народа со всего мира. Параллельно проводилась выставка аэрографии – картин на бортах джипов на тему отношения человека и собаки. Выступали многочисленные команды из разных стран, в том числе и из России.

Разыгралась нешуточная спортивная борьба между участниками заездов, следующих друг за другом на небольшом расстоянии. Требовательный лай животных в упряжи, громкие команды своим питомцам каюров-погонщиков, крики разогретой публики в ярких горных куртках, слепящая белизна снега под ярким солнцем, девственная природа Шварцвальда, барражирующий над нами в небе экскурсионный дирижабль из Фрайбурга запомнились мне надолго.

Уже после гонок я с Кириллом неторопливо пешком возвращались к себе в Рютте. Конечно, за полдня на морозе мы выпили предостаточно спиртного для сугреву и радости. Проходя Хинтер-Тодтмос, приложились еще раз по очереди.

И тут случилось непредвиденное.

Мой друг отключился и стал оседать на дорогу.

Взвалив его на плечи, я кое-как доволок его до дома, где мы в додзе обычно вдвоем занимались кунфу, благо было рядом, и усадил Кирилла на широкую деревянную скамью у входа в здание.

Ситуация стала патовой.

Нас запросто мог кто-нибудь из проходящих мимо знакомых заложить в секретариат школы.

Спасла пролетарская смекалка.

Вольготно откинувшись на скамье и придав такое же положение телу моего временно-немощного друга, я решил переждать опасную пору, имитируя принятие солнечных ванн, что было на здешних горных курортах заурядной процедурой.

– Загораете? – доброжелательно окликнул нас шедший по дорожке мимо первый потенциальный стукач.

Я лишь вежливо улыбнулся в ответ, как и Кирилл, застывший рядом в солнцезащитных очках с улыбкой на лице. Меня питала надежда, что мой друг скоро очухается на свежем воздухе и морозе.

Через полчаса сидения я порядком подзамерз. Приплясывать или делать согревающие гимнастические упражнения было опасно, так как это могло раскрыть наш загул.

Посему пришлось применить на практике полученный мною в «Рютте» тибетский дыхательный метод в совокупе с ритмичным напряжением и расслаблением мышц тела.

К счастью, Кирилл в течении часа немного пришел в себя, и мы смогли отлежаться в спортзале до вечера.


* * *

Руководство школы «Рютте» решило, что я должен пройти курс антропософии для расширения моего профессионального кругозора. Учение Рудольфа Штайнера напомнило мне европеизированную версию восточных духовных доктрин о реинкарнации души и различных планах сознания.

Для закрепления пройденного материала меня и еще пару студентов центра наш преподаватель повез на своем здоровенном «мерседесе» через границу в Швейцарию, благо рядом, в городок Дорнах во всемирный центр антропософского движения. У нас имелись пограничные карты на посещение сопредельного государства.

Уже на швейцарском берегу, переехав через Рейн по мосту, к нам в машину для порядка заглянул пограничник нейтральной страны. Но так как номера автомобиля были местные, а едущие в нем люди прилично одеты и гладко выбриты, то на этом все общение с ним и закончилось. Сам страж государства носил малиновый берет и лихо подкрученные вверх тонкие усики а-ля Сальвадор Дали.

Приехав в Дорнах, мы вылезли из «мерседеса» и растерянно уставились на окружающие дома.

И было от чего.

В небольшом поселке, утопающем в зелени, не имелось ни одного нормального строения, если говорить об общепринятых пропорциях здания.

У всех приехавших студентов зародилось подозрение, что архитекторы и строители сих домов баловались наркотиками. Ассиметричные окна разных размеров на одном фасаде, оплывшие крыши, загнутые печные трубы, абсолютный дисбаланс во всем.

– Так построили специально, потому что хотели оторвать пребывавших неофитов учения Штайнера от привычных им штампов и устоявшихся взглядов на очевидные вещи, – насладившись произведенным эффектом сообщил нам наш преподаватель и, улыбнувшись, продолжил. – Это место антропософы называют «Гётеанум» в честь Гёте. Главное здание своим видом также не обманет ваших ожиданий.

Он оказался прав.

Второе по счету, так как первое деревянное сгорело еще в 1922 году, оно было построено без прямых углов, под влиянием «органической архитектуры» и экспрессионизма.

– Очень похоже на бункер, – оценив возвышавшуюся над остальными строениями в округе бетонную махину высказался я. – Сделано на века.

Выполненное из армированного бетона, здание довлело на нас.

– Внутренний зал с органом и расписным потолком вмещает более тысячи человек, – рассказала нам проводившая экскурсию холеная дама. – В нем имеются также галереи и подсобные помещения.

Сразу была видна ее порода, не средний класс, а много выше.


* * *

Весть о выступлении известного японского мастера психодрамы в соседнем Бернау не на шутку всколыхнула прогрессивную общественность нашего центра. Шутка ли, сам Масаюки Сато давал проездом одно представление своим любимым почитателям.

– А правда, что он своим говном кидался в Шандроша, приехавшего его навестить на окраину Токио? – не утруждая себя эвфемизмами спросил я Кирилла в автомобиле.

– Так Сато-сан в очередном запое был, когда Шандрош пришел к нему, – посмеиваясь ответил друг и с иронией добавил. – Жемчужина, он несомненно жемчужина на небосклоне японской психологии.

В Бернау нас с Ольгой везла ее подруга Сабрина, также захотевшая лицезреть заезжую знаменитость.

Небольшой концертный зал, выполненный амфитеатром, не смог вместить всех желающих. Нам достались места на самом верху.

После протяженного вступительного слова одного из специалистов «Рютте» перед аудиторией, на сцену вышел сам господин Сато. В звенящей тишине ловящей каждое движение мастера публики, он как-то совсем неприкаянно бродил по подмостку. Затем стал быстро выписывать руками замысловатые пассы в воздухе, о чем-то задумался.

Если объяснять очень обобщенно и отбросить терминологическую мишуру, то психодрама – это метод повторения жизненного опыта, нанесшего душевную травму, развившего фобию или острый невроз с целью освобождения от них. Переживая вновь и вновь приведшую к психическим отклонениям случившуюся ранее ситуацию, разумеется с анализом конфликта интересов сторон, как не странно удается разрешить ее и восстановить пошатнувшееся психическое здоровье.

Официальным основоположником психодрамы в мире считается Якоб Леви Морено, который провел первый групповой сеанс 1 апреля 1921 года в Вене, что символично, в день дурака. Но мне думается, корни ее следует искать в магических практиках шаманов ушедших эпох, в их экзальтированных ритуальных плясках.

Психодрама бывает индивидуальная и групповая. И то, что показывал нам со сцены уважаемый Масаюки Сато относилось к первому виду.

– Де-ли?-ри-ум тре?-менс, «белая горячка», – по слогам медленно произнес сидящий рядом со мной Кирилл и, присмотревшись к выступавшему, негромко предположил. – Наверное, перед выходом к зрителям успел заложить за воротник.

– Да, вот ведь как получается, – тихо заметил я. – Заезжему алкашу почет и уважение, а родным воспитанникам последнее предупреждение и запрет на распитие в стенах альма-матер.

Студентам из Питера запрещалось выпивать в психологической школе «Рютте», особенно после наших загулов в чайной, расположенной на первом этаже в «Бергкранце», и шумных гулянок в пансионах деревни.

Внезапно выйдя из оцепенения, Сато-сан быстро, словно радист на ключе, разразился несколькими сериями знаков, подобных жестовому языку глухонемых.

– Я как-то случайно заглянул на концерт глухонемых, будучи по делам в Гамбурге, – тихо стал рассказывать мне и Ольге, не отрывая взгляда от сцены, Кирилл. – Бо?льшей шизы, доложу я вам, в жизни не видывал. Только приставьте себе, тысячи людей одновременно жестикулируют стоя. На сцене без музыкального сопровождения ритм остальным задают «певцы», приплясывая и не забывая артикулировать. А наиболее буйные фанаты, давя друг друга и карабкаясь по спинам впереди стоящих, лезут на сцену к кумирам, «напевая» наиболее полюбившиеся куски исполняемой композиции. И все это в полной тишине. Иногда только были слышны мычание или утробные выкрики.

Ольга и я начали скисать от охватившего нас смеха, чувствуя весь комизм ситуации.

Выступление японского мастера прошло с аншлагом. Еще долго были слышны неутихающие овации.




Глава вторая


– Ты еще шубу с собой возьми, – усмехаясь, посоветовал Кирилл.

Я собирал чемодан в дорогу.

За окном моей хижины в заросших ельником горах Шварцвальда был октябрь 1996 года.

Руководство психологической школы «Рютте» настаивало на моей практике в институте психоанализа в родном Питере.

Ничего хорошего в этом я для себя не видел.

Перспектива бессмысленной практики в институте, где меня никто не ждал, напрочь портило настроение. Но как студент «Рютте», где я не особо прилежно изучал психологию, обязан был подчиниться решению моих наставников.

Честно говоря, я немного подустал от учебы, и как следствие, последующего получения в будущем диплома специалиста.

Хотелось праздника, путешествий и приключений.

И всего решительно сразу, потому как со своим уплотненным ежедневным графиком учебы и несколькими работами я чувствовал себя одуревшим.

Никакого романтизма!

Этому, а также паре других организационных вопросов и были посвящены спонтанные посиделки с другом, также обретавшимся в «Рютте», но уже заканчивавшим учебу и занимавшимся преддипломной специализацией.

– Есть вариант, – сказал он после обсуждения моей ситуации. – Можешь поехать в Аргентину. Там есть у меня кому тебя принять на первое время. А потом сам на месте решишь, что делать дальше.

Такая возможность перемены моего жизненного статуса рассматривалась нами ранее, как одна из нескольких.

Кирилл в начале года летал в Буэнос-Айрес с целью налаживания персональных контактов с местными практикующими психологами и проведения там семинара по оригинальным психотехникам и практикам, которыми он владел.

К тому же поездка в Южную Америку на достаточно длинный, неопределенный срок влекла меня и по другой причине.

Этот континент манил своей историей, природой, особенностями климата и океанами, его омывающими. Я много читал о конкистадорах, Андах, быте индейцев, кровожадных людоедах и прочей местной экзотике.

– Как назовем операцию? – сразу построжав голосом, сухо спросил Кирилл.

– «Ы», – ответил я.

– За плагиат даже в России теперь наказывают.

– Тогда «Континент», – предложил я и с ходу махнул бокал бургундского.

С получением визы проблем не было – были бы деньги и немецкая прописка, приемом в аргентинском консулате в Кельне я остался доволен.

Сборы были недолгими.

Меня не смущало, что я не еду на практику. Психологи вообще люди с большими странностями, как, впрочем, и их пациенты.

Расстались с другом на углу, недалеко от железнодорожного вокзала Фрайбурга, ближайшего крупного города от нашего учебного центра в горах.

Светило по-летнему теплое солнце, а в душе стоял холодок неизбежных перемен.

Обнявшись с Кириллом на прощанье, дальше каждый пошел своим путем.

Доехав поездом до Франкфурта-на-Майне, я ночью улетел рейсом на Мадрид, где мне предстояло сделать пересадку на другой самолет – до Буэнос-Айреса.

В Барахасе, международном аэропорту испанской столицы, наш авиалайнер при-землился рано утром, а вылет на Аргентину предстоял в одиннадцать вечера.

Мадрид принимал промозглым дождем с туманом, в раннем утреннем сумраке неясно проглядывали корпуса терминалов.

Где-то нужно было убить время.

У меня была шенгенская виза, да еще и отдельно выданная немецкая учебная виза. Недолго думая, я как есть налегке, благо багаж шел своим ходом, подался к выходу из аэропорта. Пришлось долго идти, потому что Барахас аэропорт не из маленьких, но слава Богу не такой гигант как аэропорт Франкфурта-на-Майне.

Пройдя мимо всех контролей, я взял такси и поехал в центр Мадрида погулять, да народ посмотреть.

Побывал у старой ратуши, там и отобедал, найдя ресторан, где говорят по-не-мецки.

Начала вырисовываться проблема с языком.

Вообще то я ехал к знакомым Кирилла, которые говорили по-русски и по-немец-ки. Испанским и английским я не владел абсолютно, и необходимо было как-то перебиться в пути, а потом само собой выучу язык страны пребывания. По крайней мере, так думалось – чистая авантюра, как показало время.

В испанской столице я погулял у королевского дворца Паласио Реаль, большого комплекса старинных помпезных зданий.

Приключения начались позже, когда румяный и довольный, в изрядном подпитии, я попытался вернуться в нейтральную зону аэропорта.

– Сеньор, вы не имели права выхода из нее, – сообщил мне пожилой пограничник по-немецки, видя, что я не понимаю испанского и не пуская меня внутрь.

– Как так? – я страшно удивился и начал тыкать пальцем в шенгенскую визу, доказывая дяденьке свою правоту.

– Вам специально дали учебную визу в Германии, а шенгенскую закрыли. Вы имеете право только на транзит, без выхода на территорию Испании, – продолжал гнуть свое чиновник.

– Когда я выходил в город меня никто не остановил. Я не обратил внимания, что моя шенгенская виза недействительна, – видя, что и чиновник в затруднении, я примирительно произнес. – Да ладно, никуда я не сбежал, у меня скоро посадка. Пусти, дядя!

Пограничник пустил, погрозив пальцем на прощание. В принципе, они тоже были неправы, по-раздолбайству выпустив меня в город через контроль. Потом я не раз замечал, что латиноамериканцы, как и их коллеги из Европы, имеющие латинские корни, не любят проблем и всегда идут навстречу, если ты им не особо досадил.

Уже очутившись в гигантском «Боинге», мне до сих пор не верилось в реальность происходящего. Что я действительно лечу черт знает куда на черт знает сколько времени. Требовалось тотчас стимулировать нервную систему.

После взлета я обратил внимание на шумную компанию молодых людей, отмечающих алкоголем что-то. Меня привлекла их немецкая речь. Разговорившись с одним из парней компании, я узнал, что это группа европейских моряков, следующих на свой пароход в Буэнос-Айрес сменным экипажем.

Еще в аэропорту я купил бутыль любимого «Егермайстера», не одну бочку которого, да «Нобеля»[9 - «Нобель» – термоядерный горный ликер немецкого производства с содержанием этилового спирта под 70% об. Благодаря грамотно составленной рецептуре прекрасно пьется из горла? без закуси. (прим. авт.)], я выпил с друзьями в горах Шварцвальда, где, кстати, эти замечательные ликеры и производят.

От моей выпивки моряки не отказались. Мы быстро перезнакомились, как всегда напитков оказалось мало на всех – несколько раз брали еще у стюардов и посылали гонцов в бар на второй этаж «Боинга».

Узнав, что я не владею испанским и английским, мои попутчики призадумались.

– Каждый из нас знает по два-три языка и то бывает мало, – сказал один из ребят, кучерявый, с черными как смоль волосами. – Как ты без языка на работу устроишься? Или если поговорить с кем-то надо?

Он усмехнулся.

– Ты бабу себе найди первым делом, – предложил он. – Я так поначалу и поступал в каждом порту, пока языки не освоил.

Компания засмеялась, видимо вспомнив что-то смешное.

Понемногу все задремали от выпитого и монотонного гула турбин, салон лайнера погрузился в царство спящих, всплывающих в действительность только на прием пищи. Единственным развлечением была медленно ползущая точка самолета по маршруту пути на огромном экране в салоне, да иногда фильмы со звуком через наушники показывали.

Во время полета через Атлантику при раздаче кофе вдруг началась такая болтанка, что чашки с напитком начали летать по салону. Я почувствовал себя как на диком жеребце. Интересно, какой силы нужен встречный ветер, чтобы как щепку бросать трехсоттонный «Боинг»?

На протяжении всего полета за бортом не смеркалось. На мой вопрос стюард ответил, что это связано с вращением Земли относительно движения самолета.

Уже пролетая вдоль побережья Бразилии, я наблюдал в иллюминатор Амазонку, одну из больших рек в мире. Все было прекрасно видно с высоты двенадцати километров. Словно гигантская анаконда она изгибалась черными рукавами, стремясь из джунглей к океану.

Спустя почти двадцать часов объявили посадку в Буэнос-Айресе.

Самолет начал снижаться, медленно теряя высоту. Под нами был залив Ла-Пла-та, на берегу которого и лежал Буэнос-Айрес. Снижаясь все ниже и ниже, я стал замечать на поверхности залива рыбачьи суда, пассажирские паромы, большие контейнеровозы, еще что-то, что глаз не успевал определить из-за большой скорости. Воды Ла- Платы были цвета какао. Это один из самых больших заливов в мире – ширина его достигает около двухсот километров.

Мы помчались над взлетно-посадочной полосой столичного аэропорта Эсейса и под аплодисменты пассажиров сели.

За бортом «Боинга» меня встретило яркое солнце, пригревавшее вполне по-лет-нему. В Аргентине была весна. Я обманул мать-природу, скаканув из осени в лето.

Пройдя все формальности я, по совету Кирилла, подошел к стойке реми?са, местной разновидности такси, но подешевле. Лучше было обратиться к организованному перевозчику, чтобы не обманули дурня-гринго[10 - Гри?нго (от исп. griego – грек) – в Латинской Америке презрительное название неиспаноязычного иностранца, особенно североамериканца. (прим. авт.)], к тому же не знающего испанского.

Мне дали степенного сеньора, говорящего по-немецки. Он помог мне донести чемодан и горный рюкзак до машины.

В этот момент из здания вокзала на стоянку вывалила компания моих попутчиков-моряков. Судя по их виду, после приземления они опять добыли спиртного. Кудрявого моряка так просто волокли под локотки двое соратников, а ногами он выписывал занятные полосы на асфальте на манер узника застенок гестапо.

На мгновение взгляд его стал осмысленным.

– Первым делом бабу себе найди! – узнав меня проорал он по-немецки.

Он повторился, но уже из микроавтобуса, куда его грузили остальные.

– Бедные родители, уже с утра…, – сказал на языке Гёте со скорбным лицом куда-то в сторону мой шофер.

Мне почему-то показалось, что он из потомков немцев.


* * *

Такси неторопливо отъехало от вокзала, вливаясь в поток автомашин. Я прильнул к окну – все было внове и очень сильно отличалось от европейского.

От международного аэропорта Эсейса в Буэнос-Айрес шла современная автострада с несколькими полосами в обе стороны. По ней было довольно оживленное движение. Плотной массой неслись легковые автомобили, преимущественно европейских марок, по правой полосе солидно пыхтели тяжелые грузовики и автобусы, между которыми проворно шныряли маленькие грузовички – камионе?ты. Такого разнообразия форм и расцветок сроду не видал. Складывалось впечатление, что каждый автобус или камионету владелец сам сколотил в гараже. До этого нечто подобное видел по телевизору, в передачах про страны Юго-Восточной Азии. И все это гудело, бибикало, пролезало в каждую щель между более крупными собратьями, умудряясь оставаться целым.

Над проезжей частью, на газонах обочины, на проносящихся мимо зданиях, висели громадные рекламные щиты, как всегда призывающие есть, пить, одеваться и наслаждаться самым лучшим за самое святое, что есть у каждого из нас – деньги.

Слева проплыл и остался сзади комплекс больших зданий на живописной лужайке, выполненных явно в азиатском стиле. Как я позже узнал, это была академия таэ-квондо, принадлежащая федеральной полиции Аргентины.

На всем протяжении поездки этажность застройки понемногу возрастала. Если в начале преобладали одноэтажные строения явно пригородного типа, то потом пошли многоэтажные дома, а некоторые и совсем современные.

Мы проезжали Гран-Буэнос-Айрес, громадный мегаполис радиального строения с диаметром около ста километров, двигаясь в его центральную часть, собственно и называемую Буэнос-Айрес.

Удивляло другое.

На плоских крышах всех домов без исключения стояли большие синие, пластиковые емкости с водой. Стояли неприкрыто, без всяких декоративных щитов, могущих их скрыть из эстетических соображений. Выглядело очень непривычно – как лес унитазных бачков.

В Аргентине нет водонапорных башен, а давление в трубопроводах не такое сильное, особенно это касается высотных зданий. Вот для создания нормального давления и ставят накопительные емкости на крышах.

Мой путь лежал в Бельграно, богатый район, расположенный на севере Буэнос-Айреса, где меня ждали господа Беликовы, знакомые Кирилла, и где я мог остановиться на несколько дней для акклиматизации и осмотра столицы. Далее я должен был ехать на юг в знаменитую Патагонию, воспетую в романах Жюля Верна, в усадьбу одного русского сеньора для освоения азов испанского языка и зарабатывания трудовой копейки на первых порах, пока языком не овладею.

Конечно, не возбранялись и путешествия по югу Аргентины, в перерывах между трудами праведными, при наличии свободных денежных средств, или трудоустройство у немцев, во множестве живших в тех краях, но начинать с чего-то осязаемого надо было. Этим чем-то на ближайший год должна была стать усадьба Комарова Виталия Георгиевича, беспартийного, еще крепкого господина годков за семьдесят, живущего бобылем в уединении с двумя взрослыми детьми, и крестьянствующего по мере сил на бескрайних просторах Патагонии.

Такова была вкратце моя диспозиция.

Между тем машина, меня везущая, уже въехала в Бельграно. За окном проплывали чистенькие улицы и овощные лавки, ухоженные дома, многочисленные кафе и бистро на открытом воздухе, с неторопливо беседующей за чашкой кофе публикой. Рай-он по роскоши ничем не отличался от соответствующего района где-нибудь в Мюнхене.

Водитель помог мне выгрузить багаж на улице Эчеверрия у дома из темного кирпича в английском стиле, с отдельной калиткой и дверью на каждого владельца.


* * *

На мой звонок в домофон дверь мне открыли дистанционно, и я поднялся с вещами сразу на третий этаж в просторную гостиную, если не сказать залу, где меня уже ждали.

Владимир Дмитриевич и Светлана Ивановна Беликовы были известными людьми не только среди русской общины Буэнос-Айреса.

Высокий, немного располневший, с длинной окладистой бородой, и худенькая, стройная, с приятными чертами лица, они составляли довольно импозантную пару.

Тепло поздоровавшись, меня отвели в приготовленную комнату через всю квартиру, занимавшую как минимум половину этажа этого немаленького дома.

Разместившись, позвали чаевничать на скромно обставленную кухню, имевшую выход на крышу соседнего здания, где Беликовы устроили настоящий сад и столярную мастерскую для Владимира Дмитриевича.

Помолившись на икону, чинно расселись на лавках вокруг стола.

Беликовы были людьми, воспитанными в старых, русских традициях. Еще детьми их привезли в Новый Свет[11 - Но?вый Свет – название Америки, данное ей европейскими первооткрывателями в конце XV века, про-тивопоставляет Америку Старому Свету – Европе, Азии и Африке. (прим. авт.)] родители, беженцы Второй мировой войны. Монархических взглядов, на дух не переносили коммунизм, являясь радетелями русской культуры, превратив свою гостиную в нечто среднее между библиотекой и музеем русских народных струнных инструментов, деревянной посуды в стиле хохломы и прочих поделок.

Как-то незаметно разговор за столом перешел на политику.

– Константин, а как вы относитесь к монархии? – неожиданно спросила меня Светлана Ивановна.

Я ответил, что никак не отношусь, мол, знаю, что есть еще такое политическое течение в некоторых европейских странах, но как дань традиции, не более.

– Вам надо побольше читать. Здесь полное собрание Солоневича «Народная монархия» и еще пару книг других авторов, чтобы освежить память, – Светлана Ивановна, придерживая стопку книг подбородком, быстро принесла их из другой комнаты.

Я был несколько ошарашен таким напором и вежливо поблагодарил хозяев за предложенные к чтению книг.

На следующий день договорились с хозяйкой дома идти на службу в одну из русских церквей Буэнос-Айреса, расположенную на улице Ну?ньес.

Страшно хотелось спать, а ночью, как упырю, не спалось. Сказывалась разница на семь часов во времени. Хозяева, видя мое состояние, отправили меня покемарить.


* * *

Отстояв на следующее утро службу в русской церкви, я подошел к батюшке. Представившись, попросил благословения.

– Пост закончился. Отведайте местного аса?до, вина, – явно иронизируя, сказал отец Владимир, в миру Владимир Скалон[12 - Владимир Николаевич Скалон (1923 – 2010, Буэнос-Айрес) – митрофорный протоиерей Русской православной церкви заграницей, ключарь Воскресенского кафедрального собора в Буэнос-Айресе. С 1984 года – заместитель председателя епархиального совета Буэнос-Айресской и Аргентинско-Пара-гвайской епархии Русской Зарубежной Церкви, заместитель настоятеля Воскресенского собора. В конце 1980-х годов, ввиду продолжительного отсутствия правящего архиерея, был администратором Буэнос-Айресской епархии, а также фактически исполнял обязанности настоятеля собора. В 1993 году исполнял обязанности руководителя Русской Духовной Миссии в Иерусалиме Зарубежной Церкви. Скончался 22 мая 2010 года в Буэнос-Айресе, являясь старейшим по возрасту клириком РПЦЗ в Южной Америке. (прим. авт.)], потомок старинного дворянского рода.

На службе было совсем немного прихожан, все русские, все друг друга знали.

После посещения церкви на Нуньес Светлана Ивановна сопроводила меня к известному популяризатору йоги Индре Дэви в ее фонд, представлявший собой здание в несколько этажей. Оно находилось в благополучном районе Буэнос-Айреса, где преимущественно проживал средний класс аргентинской столицы.

В вестибюле фонда за стойкой, заваленной буклетами и брошюрами, нас встретил вежливый малый.

Индра Дэви, в миру Евгения Васильевна Петерсон, родилась в 1899 году в Риге на территории Российской империи в русской семье со шведскими корнями. С детства имела тягу к театру, как и ее мать, известная актриса оперетты. Пойдя по ее стопам, Евгения получила соответствующее образование и стала выступать в Санкт-Петербурге на сцене.

Эмигрировав в Германию в 20-х годах, продолжила театральную карьеру в труппе Дягилевского Русского театра, с которым побывала во многих странах.

Проявив интерес к тогда еще малоизвестной йоге, переселилась в Индию. Там она, зарабатывая на жизнь киносъемками в фильмах, училась древней системе самосовершенствования у известного йогина и философа Шри Тирумалая Кришнамачарьи. Получила духовное имя Индра Дэви, была знакома с известными индийскими общественными и политическими деятелями, такими как Джавахарлал Неру, Махатма Ганди и Рабиндранат Тагор. Спустя более десяти лет познания в конце 30-х годов перебралась вместе с мужем-дипломатом в Китай, где открыла студию йоги в Шанхае, заручившись поддержкой жены генерала Чан Кайши.

После окончания Второй мировой войны Индра Дэви вернулась в Индию, став известной на Западе как первый европеец, обучающий йоге в Индии. В 1947 году переехала в США, начав обучать йоге кинозвезд Голливуда. С известностью пришли и деньги.

В конце концов, с 1985 года Индра Дэви обосновалась в Аргентине, открыв спустя три года фонд по популяризации йоге и подготовке инструкторов для работы по всему миру в Буэнос-Айресе.

Молодой человек из вестибюля провел нас на второй этаж здания, где в большой комнате на медитационной подушке сидела маленькая старушка с седыми волосами, аккуратно собранными на затылке в кичку, одетая в золотистые сари, блузу и нижнюю юбку, и разговаривавшая с молодыми людьми, пребывавшими также на подушках.

Светлана Ивановна поздоровалась с Индрой Дэви и окружающими, представила меня.

Разговор шел по-испански, Беликова мне переводила.

В свои 97 лет Евгения Васильевна Петерсон обладала живым и цепким умом, свободно владела несколькими языками, включая русский. Пользовалась заслуженным уважением и авторитетом среди знавших ее людей.

Я ее еще встречал пару раз у Беликовых, когда те устраивали приемы для старых русских, где Индра Дэви даже танцевала в ее возрасте, позванивая золотыми колокольчиками своих сандалий.

Расспросив Светлану Ивановну, как ориентироваться на улицах, чтобы не заплутать, я решил побродить по Бельграно и раскланялся с ней.

Через какое-то время я вышел на широкую авениду, проспект по-нашему, и медленно пошел по тротуару, вглядываясь в лица идущих навстречу людей.

Мне показалось, что я вижу полное смешение рас и наций. Встречались в большом количестве белые – от типов северных до южных европейцев, были и креолы[13 - Креолы – потомки европейских (испанских, португальских, реже французских) переселенцев на территориях колоний в Южной Америке. (прим. авт.)], мулаты, явные индейцы в национальной одежде, негров практически не было. Я знал, что в этом мегаполисе проживает половина населения страны плюс много приезжих из соседних государств, то есть обретается более семнадцати миллионов душ.

Обратил внимание и на зеленые насаждения. Сразу опознал платаны за их своеобразную пленочную кору, мандарины, невзрачные кусты гранатов, остальное видел впервые. Очень понравилась хакандара?, дерево родом с Индии, все усыпанное нежно-синими цветами, напоминающими большие колокольчики. Кустарники и цветы не смог определить – все было внове.


* * *

День спустя Владимир Дмитриевич повел меня в редакцию газеты «Наша страна» к ее бессменному руководителю господину Кирееву. Газета выходила на очень тонкой бумаге на четырех-восьми полосах, в зависимости от тиража, и была посвящена политике и русским, в России и латиноамериканских странах.

Газета переживала не лучшие времена – проблемы с финансированием, и как следствие – падение тиражей. Раньше, во времена «холодной войны», противостояния советской системы и капитализма, в Аргентине и соседних странах проживала много-тысячная русская община и «Наша страна» была весьма популярным изданием среди русских.

Ситуация изменилась – старшее поколение уходило в мир иной, многие из детей русских эмигрантов не отождествляли себя с родиной предков и не интересовались событиями в России.

После редакции поехал на метро на старое русское кладбище, расположенное об стенку со знаменитой Чакаритой – главным кладбищем Аргентины, да нет, настоящим городом мертвых. Там есть улицы, переулки, дорожные указатели, и фамильные, уходящие вниз многоэтажные склепы вместо домов. Есть и настоящие произведения архитектуры. Для тех, кому склеп не по карману, есть многоэтажная стена с ячейками хранилищ, вроде шкафов для сумок перед входом в супермаркет. Можно абонировать для вазы с пеплом близкого.

Зайдя за Чакариту, я очутился на Сементерио Британико – британском кладбище, где похоронены первые русские эмигранты времен гражданской войны в России. Пройдя по отлично ухоженным дорожкам под большими королевскими пальмами, я склонил голову и опрокинул чарку в поминании лежащих здесь штабс-капитанов и есаулов, купцов первой гильдии и фабрикантов, флотских экипажей, чьими старания-ми строилась Российская империя и коим пришлось умереть тут, на чужбине.

Уже возвращаясь обратно, обратил внимание на открытую со всех сторон харчевню под навесом, расположенную в центре площади, перед входом на Чакариту. Меня привлек невероятно ароматный дым, клубами валивший из этого заведения. Зайдя, уселся за стойку, тянувшуюся вдоль всего длинного прилавка. По другую сторону, у жаровен над углями, ловко орудовало несколько поваров, управляясь с мясом.

Чего тут только не было.

Говяжье мясо на ребрышках, нарезанное поперек на манер длинных полос – аса?до де ти?ро или просто асадо, было главным блюдом. Ни до, ни после Аргентины я не пробовал такого качества говядины из быков, выращенных на круглогодичных пастбищах на всем натуральном.

В ассортименте были также различные жареные колбаски. Ну, и разумеется красное вино в розлив. И все это за очень небольшие по местным меркам деньги – долларов пять. К Беликовым я вернулся сильно пьяненьким и умиротворенным, и, стараясь не гневить судьбу, незаметно скользнув в свою комнату, уже через минуту провалился в безмятежный сон.


* * *

Кирилл рекомендовал мне, для общего представления о моих соотечественниках за рубежом, посетить один русский ресторан в Буэнос-Айресе, располагавшийся недалеко от авениды Санта-Фе.

Я узнал у Беликовых, как мне удобнее туда добраться, и отправился на автобусную остановку.

В Буэнос-Айресе огромное количество автобусов. Разобраться в маршруте для неискушенного иностранца трудно. Мало знать номер маршрута, надо еще знать варианты номера. Это все помечается разным цветом или пишется рядом с номером. И пассажир на остановке, в потоке автобусов, должен безошибочно найти нужный и метнуться к нему, ненаглядному, способному уйти в любую секунду.

Домчав меня до места, полусумасшедший водитель унесся вдаль. Пройдя немного, я нашел вывеску и зашел.

В небольшой, светлой зале одну стену занимали портреты российских императоров и членов их семей. Напротив, у окна во внутренний дворик, находилась барная стойка, за которой пребывал человек. Явно русский, без особых примет, опрятно одетый.

Я поздоровался и сказал, откуда узнал о ресторане.

– Помню, – кивнул головой Сергей, хозяин заведения. – Бывал здесь пару раз.

– Могу пообедать? – спросил я.

– Нет. Мы работаем по вечерам, по предварительным заказам, – томно сказал он.

Тогда я попросил сварить кофе.

– Три доллара, – ответил Сергей.

Попивая у стойки кофе, я увидел на полках, за спиной хозяина, среди бутылок различные призовые кубки по боевым единоборствам.

– Да. Имею черный пояс по каратэ, кун-фу, айкидо, – не моргнув глазом, пояснил он, заметив мой взгляд.

Его ручки не были похожи на руки бойца.

В залу вошла супруга хозяина с маленькой дочкой, которая тащила на руках большого попугая ару.

Мы поздоровались.

– Как жизнь здесь? – спросил я хозяина.

– Замечательно. Вот машину себе купил – «СААБ». Заряженная модель! – оживился он. – В Буэнос-Айресе только у меня и у шефа столичной полиции такая. Пойдем в гараж, покажу!

– Да ладно, не горит, – отмахнулся я.

– А ты себе тачку взял? – спросил он. – Если нет, могу подсказать, где купить. Пойдем, возмешь.

Тут позвонил телефон и отвлек хозяина.

– По дому то не скучаете? – спросил я хозяйку.

– Нам домой нельзя, а то убьют, – ответила дочка, и попугай каркнул, соглашаясь.

Мама молча отвесила дочке подзатыльник и та уткнулась в тарелку с едой.

Я допил кофе, раскланялся и ушел.

Уже много позже одесские братки мне рассказали, что этот Серж кинул серьезных людей на бабки в Ялте и ушел с деньгами за кордон.


* * *

Акклиматизировавшись несколько дней в Буэнос-Айресе, я засобирался в Патагонию. Поблагодарив Беликовых за приют, собрал багаж и подался на центральный автобусный вокзал.

Можно было лететь и самолетом, так быстрее, но хотелось проехаться по земле и увидеть жизнь воочию, природу этой страны.

У территории Аргентины на карте широкий верх с сильно вытянутой вниз сужающейся нижней частью. Ее протяженность с севера на юг больше трех с половиной тысяч километров. Один часовой пояс, климат на севере субтропический, в центре на побережье муссонный, на юге резко континентальный. Население страны составляет тридцать пять миллионов жителей, основная религия католицизм, денежная единица песо.

Центральный автобусный вокзал Буэнос-Айреса или Термина?ль де Омни?бусес был расположен на северо-востоке столицы около железнодорожного вокзала Рети?ро.

Выйдя на одноименной станции метро, я прошел вдоль фасада Ретиро, направляясь к автовокзалу. Справа, напротив Ретиро, возвышалась гостиница «Шератон», а перед ней, в большом сквере, укатанном красным гравием, стояла точная копия лондонских часов Биг-Бэн.

Проталкиваясь в людском потоке, текущем с Ретиро и с автобусных остановок, во множестве находящихся справа, я, наконец, дотащил свой багаж до длинного пандуса автовокзала, идущего сразу на второй этаж. Кроме центральной залы для пассажиров автовокзал представлял собой множество представительств автобусных компаний, в том числе и сопредельных государств.

Меня интересовало южное направление, и я остановил свой выбор на компании «ТАС», достаточно здесь известной. Вся поездка должна была занять сутки, на дистанцию что-то около двух тысяч километров и стоила недорого – пятьдесят долларов, конечно с трехразовым питанием в пути.

Купив билет, я вскоре выехал из столицы на юг.

Мы долго выбирались из городской черты и пригородов, минуя какие-то многоуровневые эстакады, проносясь мимо складов и фабрик. Большой автобус шел очень приемисто, если не сказать быстро. Можно было даже покурить, правда, около водителя.

В Аргентине хорошие дороги и автострады, связывающие города, чего нельзя сказать о городских улицах, особенно на окраинах. В этой стране развита транспортная инфраструктура. Свыше восьмидесяти процентов перевозок осуществляется автомобильным транспортом. Сравнительно дешево автобусом вас перевезут в любую точку страны. Железнодорожный транспорт остался в окрестностях столицы, на Атлантику в Мар-дель-Плата и до города Розарио на северо-запад. Железнодорожный транспорт дальнего следования умер, хотя сами железные дороги кое-где есть, как есть и подвижной состав. В Патагонии действует туристический поезд в районе города Эскель. Паровозы узкоколейки тащат старинные вагоны, как во времена освоения дикого Запада в Северо-Американских Штатах. Есть поезда и на севере Аргентины. Существует и авиатранспорт. В стране полно аэродромов национального и местного значения.

Наконец, мы вырвались на простор и помчались, обгоняя фуры и другую тихоходную мелочь. На протяжении пары часов я не видел машин дорожной полиции и понял так, что правила движения здесь довольно лояльны для водителей, судя по явному превышению разумной скорости всеми участниками движения.

Стюард подал еду и после обеда я задремал.

Проснувшись, прильнул к окну.

После индустриального пейзажа пригородов мегаполиса пошли бескрайние луга. Мы ехали по провинции Пампа, славившейся своим скотоводством. До самого горизонта по обеим сторонам шоссе пасся крупный рогатый скот. Между черными быками важно расхаживали страусы нанду. Иногда мимо попадались загоны для животных. Владельцы этих гигантских пастбищ в десятки тысяч гектаров и неведомого количества голов скота жили в изредка встречавшихся на пути асиендах-усадьбах под раскидистыми рощами, от которых шла дорога к шоссе. Эти семейные кланы скотоводов причисляются к элите Аргентины, экспорт говядины которой является важнейшей статьей дохода этого латиноамериканского государства.

Уже под вечер проезжали провинцию Неукен, за окном стеной стояли виноградники и сады.

Автобус делал редкие короткие остановки. Входили и выходили люди, и мы ехали далее в наступившую темноту.

Сам не заметил, как уснул и довольно хорошо выспался.

Утром картина за окном стала другой. Мы въехали в провинцию Рио-Негро.

Вокруг была степь с бурой, пожухлой растительностью – пампасы. Постоянно дул ветер, гоняя облака пыли, которая лежала на всем, включая проносившиеся навстречу тяжелогруженые грузовики.

Встречались небольшие постройки скотоводов с обязательной ветряной мачтой с пропеллером наверху для подъема из скважины драгоценной тут воды.

– Здесь тоже раньше была трава по пояс, – сказал, кивая на пейзаж за окном, мой сосед – старый немец, едущий в Барилоче.

Мы разговорились с ним от нечего делать.

– Овцы съели всю растительность. Как в Австралии, – продолжил дед. – У одного семейства Бенеттонов больше миллиона голов скота.

Я помнил такую торговую марку, выпускающую неплохие шерстяные свитера.

– Кстати, в этих краях есть один старинный закон, – разговорился немец. – Если мимо стада идет голодный человек и у него нет денег, чтобы купить барана на еду, то он может съесть его бесплатно, убив и зажарив на костре. Главное – повесить снятую шкуру с животного на плетень. Иначе посчитают за воровство.

Местность вокруг стала гористой, местами с выходом на поверхность скальных пород. Автобус замедлил скорость, двигаясь по серпантину шоссе, которое пролегало между уже кряжами и небольшими озерами с чистой изумрудной водой, соединенными рекой.

– На здешних реках есть три каскада гидроэлектростанций, в строительстве принимали участие твои земляки еще во времена Советского Союза, – пояснил сосед.

Я заметил на этих озерах и озерцах плотики и буйки, около которых что-то клали в ящики люди на лодках.

– Что они делают? – спросил я у немца.

– Это инкубаторы мальков форели и лососевых. Вода с гор очень чистая и идеально подходит для разведения ценных пород рыбы, – сказал дед.

Мне вспомнился Шварцвальд и запруды с рыбой на его горных ручьях.

Мы уже вовсю поднимались в горы, с одной стороны была отвесная скала, с другой, как водится – пропасть. Пройдя перевал, открылась долина с видневшимся невдалеке городом, лежащим на берегу большого озера. Через полчаса я простился с моим соседом на автовокзале Сан-Карлос-де-Барилоче и поехал далее.

Автобус все также петлял по серпантину, въезжая из долины в долину. Собственно, мы уже были в Патагонии, но мне надо было конкретно в городок Эль-Больсо?н, находящийся на границе провинций Рио-Негро и Чубут. Осталось проехать сто двадцать километров.

Свое название Патагония, как говорят местные, получила от испанского слова «ля па?та» – стопа, так как первые европейцы в этих краях, встретив местных аборигенов – индейцев, были поражены большим размером их стоп. Я же более склонялся к названию «Потогония» из-за неудержимого выделения пота на тяжких физических работах, которые мне еще предстояло тут совершить.

Наконец, добравшись до Больсона, я вылез около бензоколонки в центре городка и, забрав свой багаж, стал разминать затекшие ноги, высматривая такси.

У меня была бумажка, написанная Беликовым, для водителя такси, чтобы сориентировать оного в правильном направлении.

Проехав на такси еще пяток километров в гору, мы свернули с шоссе и, въехав на лесную дорогу усадьбы – чакры по-местному, через пару минут подкатили к желтому дому с колоннами, стоящему в небольшой ложбине.




Глава третья


На звук подъехавшего такси из желтого дома вышли два субъекта лет двадцатипяти, мужского полу, в драной одежде. Тот, что повыше, имел нечесаную гриву черных волос и черную же бороденку, походив на разбойника с большой дороги, сутулился и хмуро глядел на прибывших.

– Вы Константин? – спросил он на довольно сносном русском, несколько неправильно строя фразы, когда я подошел к нему.

– Да, – поздоровался я.

Это был сын Комарова Юрий. Второй оказался аргентинцем и в разговоре участия не принимал. Оказалось, что Комаров с дочерью выехал меня встречать, и мы разминулись.

Меня пригласили в дом на кухню, угостили кофе.

– Немецкие? – спросил Юрий, уставившись на мои наручные часы.

– Да, – подтвердил я.

– А куртка? – он потрогал мою черную джинсовую куртку.

– И куртка, – меня начал раздражать разговор.

Подъехало еще одно такси.

В дом вошли высокий седой, с лысиной сеньор в очках и молодая полная чернявая девушка.

– А мы вас у центра такси ждали, – Комаров улыбнулся и крепко пожал мне руку, дочь тоже поздоровалась.

Оказывается, я перепутал место встречи.

Начались расспросы, как доехал, каковы первые впечатления от страны. Помолившись, сели ужинать.

У Комарова была интересная судьба.

Его семье пришлось уходить вместе с отступавшими немецкими войсками из Харькова во время Второй мировой войны. Отец Виталия Георгиевича был высококлассным инженером на одном из харьковских заводов. Его семья не успела эвакуи-роваться и уже в оккупации ему пришлось идти работать у немцев, чтобы прокормить близких. Занимался ремонтом поврежденной военной техники оккупантов. По законам военного времени это считалось пособничеством врагу. При наступлении Красной Армии ничего хорошего ждать не приходилось, поэтому Комаровы ушли с немцами на запад. В германском тылу Виталий Георгиевич еще мальчиком учился в гимназии, немецкий язык знал безукоризненно.

Оказавшись в конце концов после войны в американской зоне оккупации легче Комаровым не стало. В любой момент власти могли выдать НКВД как советских граждан, прецедентов было с избытком.

Почти чудом удалось добраться до Испании и при поддержке ее диктатора генерала Франко отплыть с пароходом, трюмы которого были набиты такими же беженцами как они, в Аргентину.

Здесь, в Буэнос-Айресе, семья Комарова осела и Виталий Георгиевич смог получить образование архитектора, закончив университет. Потом он уехал в США в поисках лучшей доли, долго работал там по специальности – даже получил американское гражданство. Впоследствии принимал участие в проекте НАСА по полету человека на Луну – проектировал и строил гигантские ангары для сборки ракетоносителей «Сатурн-5».

Вернувшись в Аргентину, он удачно купил у старой француженки эту усадьбу в Больсоне, занявшись выращиванием хмеля, на который в тот момент был высокий спрос.

Дети у Комарова были приемными.

Все бы ничего, но с возрастом у детей начались большие проблемы с психикой. У Юрия внезапно проявилась склонность к скандалам, диким выходкам, тяга к общению с маргиналами, употребление тяжелых наркотиков. А дочка Клава так и остановилась в своем умственном развитии на уровне восьмилетней девочки.


* * *

На следующий день после утренней молитвы и завтрака мы с Виталием Георгиевичем совершили прогулку по территории усадьбы, предаваясь обсуждению планов на будущее.

Территория усадьбы составляла около тридцати гектаров. Половина была под сельскохозяйственными угодьями, остальную занимал лес. Вся эта земля лежала под горным хребтом Пильтригитрон с высотами около двух километров, каменной стеной нависавшим над этим местом, называвшимся Лас-Голондринас.

Уже давно Комаров занимался выращиванием хмеля. Была и специальная сушилка, большое хранилище с машинами для переработки и конечной подготовки хмеля к поставкам на пивоварни.

Дело это было выгодное, что позволяло безбедно существовать семье в былые годы, на манер местной знати проводя здешнюю зиму в Европе, где было лето.

Но сытные времена канули в лету.

На аргентинском рынке уже как несколько лет появился североамериканский хмель, продаваемый по демпинговым ценам. Местные производители несли убытки, многие, как Комаров, разорились.

Теперь Виталий Георгиевич выживал за счет продажи своего леса и выпаса скота, часть земли собирался продать в счет погашения долгов.

Комаров, видя во мне крепкого батрака, предложил помогать ему по ведению хозяйства. Я и сам, собственно говоря, для этого сюда и приехал, предвкушая гонять рогатиной скотину и разбрасывать говно по полям.

Но необходимо было соблюсти некоторые формальности.

Мне был необходим длительный рабочий контракт на первое время – хоть туалетчиком. Это значительно упростило бы мою натурализацию в Аргентине, решив все вопросы с рабочей визой на ближайшие пару лет.

Увы, у моего нового хозяина не получалось с рабочим контрактом из-за каких-то там хронических неуплат налогов и невозвращении кредитов ввиду упадка в ведении хозяйства.

Договорились оформить меня по договору трудового найма. Это тоже давало право на визу, но временную, которую каждые три месяца необходимо было продлевать, что создавало массу неудобств. Укрепляло обещание Комарова на следующий год дать мне рабочий контракт.

На том и порешили.


* * *

Я быстро втянулся в новую для себя роль.

Ухаживал за местной живностью: гусями, утками, кабаном по кличке По?рки, роющим подкопы под изгородью свинарника со скоростью инженерной машины. Заготавливал дрова, работал на огороде и прочее, прочее.

Кроме надворной живности у Комарова имелась и домашняя – компанейский пес Шарик и козел-скандалист Фриц.

С последним субъектом возникали большие проблемы, особенно когда хозяйский сынок Юрий напаивал Фрица пивом и последний, презрев всякие приличия, лез драться, стуча безмозглой рогатой головой во входную дверь и просовывая внутрь свою козлиную морду.

Меня поселили в кабинете Виталия Георгиевича, представлявшим собой большую, мощеную хорошей каменной плиткой, комнату с массивным камином и книжными шкафами вдоль стен. Был и диван, на котором я и почивал.

В один из уже летних дней Комаров предложил мне прокатиться с ним в поселок Эль-Ожо, находившийся в двенадцати километрах по шоссе, идущем на юг Аргентины.

Автомобиль Виталия Георгиевича давно был на ремонте. Поэтому мы поехали на тракторе без кабины, только с защитными дугами. На манер коммунаров первых советских колхозов мы с Клавой чинно расселись на крыльях трактора по бокам рулившего Комарова, в мотоциклетных очках и крагах напоминавшего городского сумасшедшего. В сизом дыму, столбом валившем из трубы ревущей машины, мы неслись по дороге, распугивая редко встречающиеся легковушки.

Я обратил внимание на тяжелогруженые фуры, преимущественно с чилийскими номерами, медленно идущими по шоссе группами по две–три. Выехав из-за поворота, мы перешли на затяжной спуск перед Эль-Ожо и справа, в глубоком кювете, увидели еще одну, опрокинувшуюся на бок, с логотипами «Кока-колы» на борту.

Непонятно откуда взявшиеся местные креолы, которых я замечал бредущими вдоль обочины шоссе из неоткуда в никуда, уже деловито суетились около грузовика и внутри оного. Они, словно муравьи, растаскивали упаковки с драгоценной «Кока-колой», гора которой уменьшалась прямо на глазах.

Около фуры с совершенно спокойным лицом ходил водитель. По-моему, его совершенно не интересовал процесс разграбления товара.

Остальное мы не успели досмотреть, с шиком промчавшись мимо.

Проехав за Эль-Ожо, оказавшимся ничем не примечательным поселком с пару десятков домов и бензоколонкой, мы свернули налево и, двигаясь по грунтовой дороге с широким каналом слева, остановились около деревянного моста через него.

Стоял полдень.

Нещадно палило солнце, хотя ветерок присутствовал.

Напротив, на большом поле, недалеко от канала кипела стройка. Уже возвели фундамент странной шестигранной формы, слева от которого среди стройматериалов виднелась времянка. А справа высилась внушительная куча винных бутылок самых различных форм, для перевозки которой, наверное, понадобился бы грузовик.

На стройке копошилось несколько работников.

Когда мы с Комаровым подошли, с нами поздоровались по-русски.

– А что это тут столько бутылок? – удивленно спросил Виталий Георгиевич.

– Да вот, попили с недельку, – хмуро ответил один крепыш с обгоревшим от солнца лицом, представившимся мне Андреем, и, видя недоумение Комарова, рассмеялся.

– Они нужны для фундамента вместо подушки. Устанавливаются горло?м вниз. Здесь почва болотистая, это чтобы фундамент не просел и был легким, – пояснил другой работник с залысинами, назвавшимся Сергеем.

Третьего звали Шахназар или коротко Шах.

Три российских семьи, приехавших ранее в Буэнос-Айрес, решили осесть в Эль-Ожо.

Московские предприниматели, семья интеллигентов с Урала и ингуши из Москвы.

– Как там, «Кока-колу» уже разобрали? – спросил у Виталия Георгиевича Андрей Кузнецов, имея в виду виденный нами опрокинутый грузовик. – А то сосед тут заскакивал, поляк Пеппи, все звал на грузовик сходить, да времени нету.

– С этим поворотом перед Ожо вечная проблема, – стал рассказывать Комаров уже во времянке, сидя за столом, куда мы переместились отдохнуть от жары. – Там все время происходят аварии.

– А почему водитель не защищал груз от грабежа? – спросил я.

– По этой дороге в основном идут грузы на юг и с юга Чили, – начал объяснять Виталий Георгиевич. – По их территории дороги нет, путь преграждают ползучие ледники – глетчеры. Поэтому все фуры идут тут и груз застрахован. А при аварии грузовика упаковка груза повреждается, бывает, повреждается и сам груз. Транспортной компании очень трудно и невыгодно его реализовать. Тем более, что груз застрахован. Но все, конечно, зависит от типа и заявленной стоимости груза.

– А что, правду рассказывают, что на этом повороте один раз цистерна с вином перевернулась? – спросил Кузнецов.

– Да. Несколько лет назад, – подтвердил Комаров. – Там, в кювете, суглинистая почва. Если дождь, вода долго не уходит. Не ушло и красное вино, бывшее в цистерне. Образовался нерукотворный пруд.

Все засмеялись.

– Я там потом в течение недели ездил по делам. Так, на берегу пруда все индейцы валялись, пока весь кювет не вычерпали, – рассказал Комаров.

Он креолов называл индейцами и, по-моему, не очень их жаловал.


* * *

Находясь в Эль-Больсоне по делам с Комаровым, мы опять встретились с этой же компанией российских колонистов.

Они снимали тут жилье, пока не будет построен их дом в Эль-Ожо.

Вместе мы зашли в гости к Вершининым, также проживавшим здесь.

В Эль-Больсоне или попросту Больсоне, как впрочем, и во всей Аргентине, жили русские с украинцами. В основном приехавшие сюда после Второй мировой войны. И не все они имели желание общаться с новоприбывшими в силу вышесказанных причин своего приезда и их роли в той войне.

Вершинины слыли местными филантропами, помогая многим землякам. Это была торговая семья, начавшая свое дело весьма скромно.

Когда наша компания зашла в их двор, мне пришлось сохранять невозмутимое лицо.

Все внутреннее пространство немаленького квартала, в котором был и дом Вершининых, занимал их личный парк с многочисленными пристройками по периметру, с находившимися там катерами, яхтами и прочим.

Был и свой самолет на местном аэродроме. Под стать был и дом.

Нас приняли очень радушно.

Анна Вершинина, полная круглолицая хозяйка всего этого, являлась родной сестрой последнего министра обороны СССР Дмитрия Язова, о чем рассказала мне спустя некоторое время, показав еще довоенные фотографии ее и живого братца. Их рас-кидала война на долгие годы. А когда Дмитрия Язова выпустили из тюрьмы после ГКЧП[14 - Госуда?рственный Комите?т по Чрезвыча?йному Положе?нию (ГКЧП) – самопровозглашённый орган власти в СССР, существовавший с 18 по 21 августа 1991 года. Был образован из первых государственных и должностных лиц Советского правительства, которые выступили против проводимых Президентом СССР М. С. Горбачёвым реформ Перестройки. (прим. авт.)], как одного из главных заговорщиков, в частной беседе с посетившими его дома аргентинскими журналистами бывший министр признал свое родство, но только в частном порядке.

Вот такие дела.


* * *

В Больсоне исторически имелось поселение хиппи.

Наверное, правильнее было сказать, что здесь, в изгнании, проживали великовозрастные отпрыски богатейших семейств Буэнос-Айреса, у которых были большие проблемы с алкоголем и наркотиками. Их родители, не скупясь, дали им денег на покупку большого дома, где и проживала эта «семейка» прожигателей жизни, время от времени носясь на капотах своих автомобилей по Больсону. Местная полиция, как правило, не трогала болезных. Наиболее тихие обитатели коммуны пытались продавать свои нехитрые поделки на местном фольклорном рынке.


* * *

Во второй половине лета в Больсоне встречали свой городской праздник – праздник хмеля.

Эти места идеально подходят под эту сельскохозяйственную культуру. Без хмеля невозможно сварить пиво, а без пива невозможно по-человечески перейти ко второму номеру нашей культурной программы – водке. Это знает любой второклассник и мне совестно говорить о таких банальностях.

Уже с утра в этом городке, окруженном со всех сторон горами, отсюда и получившим свое название – мешок[15 - El Bolso?n (исп.) – мешок. (прим. авт.)], царило праздничное настроение. Центральная улица была украшена разноцветными флажками, на ней стояли большие группы жителей, бурно радуясь памятной дате.

Радовались и мы с Андрюхой Кузнецовым, успевшие с утреца принять поллитру спирту. А как без хмеля на празднике хмеля? – Не поймут, обиду затаят.

Между тем по главной улице с оркестром двигалась праздничная колонна всадников – на лошадках. В Патагонии много верховых лошадей и сильны традиции выездки. Существуют даже местные ковбои–скотоводы – их здесь называют га?учос. От североамериканских наездников их отличает отсутствие сомбреро – его место занимает темный беретик с черенком, как у пьяного учителя труда в советской школе.

В первых рядах всадников на сером скакуне гарцевал сам Комаров, умело сидя в седле. По краям мостовой собралась приличная толпа глазеющих отдыхающих. Мы с Андрюхой скромно стояли чуть сбоку, прихлебывая по очереди из горлышка спиртовую настойку, замаскированную под лимонад, отчего на сердце становилось все радостнее, и душа пела.

Мое внимание привлекла какая-то несуразность, что-то неестественное около одного из магазинов по главной улице.

Мы подошли поближе.

Рядом с винной лавкой лежало множество тел – несколько десятков, в лужах собственной мочи, запах которой нестерпимо бил по ноздрям. Тут же стояли полицейские, довольно спокойно обсуждавшие свои дела. Мимо спокойно двигалась праздничная процессия.

– Что это такое? – удивленно спросил я Кузнецова.

– Индейцы перепились, – ответил Андрей. – Здесь недалеко резервация. Это действительно индейцы племени мапу?че, а может и тэуэ?льче. Им запрещено продавать алкоголь, особенно за этим следят по праздникам, когда они спускаются с гор.

– Не доглядели, – смиренно продолжил он. – Кто-то купил им выпивку. Дело то подсудное. Эти места раньше принадлежали мапуче и тэуэльчи, которые воевали со своими врагами арауканами, жившими на тот момент на территории современной Чили вон за тем хребтом, к западу от Больсона. Но как везде в Америке, куда ступила нога белого человека, остались только названия мест на языке аборигенов, а индейцы сгинули или вот так деградировали.

– Скоты, форменные скоты!!! – нас догнал взволнованный, уже пеший Комаров, с раскрасневшимся лицом указывая на компактно лежащих, пострадавших от пороков западной цивилизации, туземцев. – Разве так могут упиваться нормальные люди!!!

– Нет, конечно, нет!!! – с душевным жаром воскликнули мы с Кузнецовым, стараясь дышать в сторону.

– А откуда у них вообще деньги на спиртное при их образе жизни? – поинтересовался я у моих собеседников, отхлебывая «лимонаду» с невинным видом.

– О, правительство провинции выделяет им средства, – чопорно пояснил Виталий Георгиевич. – Правда, много денег разворовывается, пока доходит до назначения. Для резервации закупаются продукты и все необходимое, что-то делают из кожи и шерсти сами аборигены на продажу.

– А потом лунной ночью к ним приезжают белые дяди и меняют у спившихся людей все закупленное за бесценок на огненную воду, – посмеиваясь, сказал Кузнецов.

– Но ведь это криминал, – констатировал я.

– Еще бы! – подтвердил Андрей. – Зато доход какой!

К Комарову привязался один индеец неопределенного возраста, невысокого роста, с бурым, как печеное яблоко лицом. Одетый в какое-то старое пончо и дурацкую вязаную шапку с длинными висящими ушами, он приплясывал, раскачиваясь перед ним, видимо клянча на выпивку. Мне вдруг неожиданно пришло в голову, что Виталий Георгиевич сейчас вспомнит про оперу, не знаю уж почему.

– Даже заезжей оперы нет, – в сердцах произнес Комаров, стараясь не смотреть на пляшущего маргинала.


* * *

Осенью у Комарова не было работы для меня и я, чтобы не бить баклуши, согласился на предложение Кузнецова убирать с ним картофель у его знакомого аргентинца. Платить обещали тоже картофелем – это нормальная практика расчетов на земле в этой стране. Можно всегда продать заезжим покупателям или съесть самому зимой.

Добираться на поле в Эль-Ожо пришлось пешком, здесь незнакомых людей подвозить было не принято, а автобус ходил редко и нерегулярно.

Вставать приходилось в пять утра и, не позавтракав, налегке, преодолевать по еще пустынной дороге двенадцать километров. Придя на поле, я быстро завтракал жареной картошкой, которую мне готовил Кузнецов в сарайке на очаге, и мы приступали к трудам праведным.

Впереди шел трактор со специальным отвалом. Нам лишь приходилось быстро собирать клубни картофеля, добытые из земли машиной, и складывать их в большие мешки.

И так целый день.

В обед на час мы прерывались, поедая жареную на очаге в сарайке картоху и запивая ее обильно ма?тэ.

Же?рба ма?тэ или йерба матэ – это весьма своеобразный напиток, очень популярный в Аргентине, Уругвае, Парагвае и Чили. Он изготавливается из молотых тонких веток и листьев падуба парагвайского, кустарника, растущего в северных провинциях Аргентины. Кстати, лучшая марка «Роза-Монте» принадлежит потомкам эмигрантов с Украины.

Надо, чтобы в смеси перед заваркой кипятком были и мелкие стебли, а не только пыль. Иначе потом будет не вытянуть отвар через специальную трубочку – бомби?лью, помещенную в чашку, сделанную из тыквы – колаба?сы. Можно употреблять с сахаром или без.

– Отличное средство. Снимает усталость, тонизирует, – приговаривал Андрей, запаривая мне первую дозу булькающей зеленой жижи. – Да и вообще против запоров.…

Отхлебнув уже прилично терпкого, горячего напитка через трубку после картохи, я прислушался к своим внутренним ощущениям и бросился бежать, не разбирая дороги, надеясь, что отбегу подальше прежде, чем пронесет.

Вернулся слегка ошалелым, увидев, что процесс потребления матэ шел полным ходом.

– Ничего, ничего, это нормальная реакция организма. Некоторые так и не могут совладать с собой. Потом привыкнешь, – приговаривал Андрей. – Зато бодрит необыкновенно.

Кока-кола, кстати, тоже играет большую роль в жизни простых людей Латинской Америки. Что может купить в магазине из продуктов семья креолов из сельской глубинки?

Первым делом, конечно, несколько литров этого драгоценного напитка, побольше чипсов и, если денег хватит, то все остальное.

– Вчера так нажрались! – покаянно качая головой, признался тракторист, обедающий с нами, рассказывая о просмотре по телевизору в компании односельчан футбольного матча. – Ты представляешь, выпили пару бутылок виски и два ящика кока-колы…!

Полежав полчаса, мы вновь метнулись, едва поспевая за идущим по полю трактором, согнувшись и вытянув вперед загребущие руки как упыри. В пять вечера закончили свой трудовой день. К Комарову я пришел уже в темноте.

Следующий день был ужасен.

Все тело болело, особенно поясница и ноги, как будто меня вчера били палками. К нам присоединился Шах, ингуш-филолог из Москвы. Он проворно запихивал картоху в мешки своими длинными руками, поблескивая фамильным перстнем на пальце.

За неделю втянулся в работу.

Стали подвозить автостопом местные, узнавшие меня.

А там и поле убрали.

Половину мешков картохи, что мне дали, отдал на кухню Комарову, а остальную пропил.


* * *

Осенью мне понадобилось отправиться в Чили, чтобы продлить аргентинскую визу. Проблема была в испанском языке, который у меня еще не шел.

Выручил Комаров, уговорив своего приятеля Петра Сергеевича Корженевского поехать со мной за переводчика.

Добравшись автобусом до Барилоче, мы пересели на другой, идущий в Чили до города Пуэрто-Монт, где располагался ближайший отсюда аргентинский консул за границей.

Идея была в получении новой визы, покинув страну и собираясь вернуться обратно, так как старую уже не продлевали.

Дядя Петя оказался очень интересным рассказчиком, много повидавшим на свете. Под восемьдесят лет, он был еще очень подвижным человеком. Невысокого роста, жилистый, с круглым усатым лицом, напоминал мне чем-то старого кота.

Минуя Вилья-де-Ангостура, туристический городок в Андах, или в аргентинских Кордильерах, как кому больше нравиться, мы дальше и дальше забирались в горы, чтобы преодолеть перевал и оказаться с другой стороны – в Чили.

Весь путь занимал около семисот километров.

Подъехав уже ночью к аргентинской границе, мы прошли формальности и поехали далее.

Дорога стала отвратительной – гравий с ямами, что для большого автобуса ни есть гут. Вокруг, вплотную к дороге, подступал глухой лес с большими елями. Через полчаса тряски я не выдержал.

– А где же чилийский погранконтроль? – спросил я дядю Петю.

– Скоро приедем, – улыбнулся он. – Здесь со времен пограничных конфликтов между Аргентиной и Чили осталась буферная зона – спорная территория, километров пятьдесят, по которой мы сейчас едем.

Я посмотрел в окно.

В свете фар мы проезжали какие-то заброшенные карьеры с красной породой.

– Здесь открытым способом добывают руду, содержащую алюминий, – проследив за моим взглядом сказал Корженевский. – По-моему, не вполне легально.

Вдали показался погранпункт.

Быстро пройдя его, дорога стала нормальной.

Мимо проплывали отдельно стоящие и целые рощи лиственных деревьев с мощными, раскидистыми кронами. У всех них была разворочена вершина, как в чащобе у бабы Яги.

– Майтэ?н, эпужэ?н. Местная разновидность буковых, вечнозеленые, – рассказывал дядя Петя, – А вершины молниями разбило. Тут повышенное содержание тяжелых металлов в земле, и в грозу, которые в этом месте часты, здесь находиться опасно – может убить. И шаровые молнии тут частые гости.

Мы стали заметно спускаться вниз, оставив далеко перевал с карьерами.

Уже из утреннего тумана, в нескольких километрах впереди, появилась горная вершина с заснеженной, сверкающей на солнце шапкой, из которой курился дым.

– Вулкан Осорно[16 - Вулкан расположен между озёрами Льянкиуэ и Тодос-лос-Сантос, на западном склоне Главной Кор-дильеры, на границе между провинциями Осорно и Льянкиуэ в регионе Лос-Лагос. Осорно является од-ним из самых активных вулканов на юге чилийских Анд. (прим. авт.)], – пояснил мой попутчик.

Автобус мчался по отличному шоссе. Мимо пролетали пролески, озера, небольшие крестьянские фермы. После крупного автовокзала города Осорно, мы выехали на современную автостраду. Через час с небольшим показались строения пригорода Пуэрто-Монта, морского порта на Тихом Океане. Воздух заметно посвежел.

Я прилип к окну.

Чувствовалось дыхание океана.

Атлантика не произвела на меня впечатления, по крайней мере, в Буэнос-Айресе. Причиной тому, наверное, берег залива Ла-Плата, на котором расположена аргентинская столица, а не открытый океан с его прибоем, и серый цвет воды, вполне пресной, как в родном Финском заливе.

Мы проехали несколько горок и когда поднялись на последнюю, передо мной во всю ширь открылся бескрайний морской простор, а рядом, вдоль дороги, тут и там стояли, вполне земные, русские избы по три окна в ряд на фасаде.

– Что так смотришь? – засмеялся дядя Петя, увидев мой удивленный взгляд. – Русские люди здесь жили, эмигранты. Вот и дома построили, как привыкли. Тут, до шестидесятых годов ХХ века, главные промыслы красной рыбы были, наравне с Дальним востоком России. Да и сейчас полно рыбацких судов со всего света, хотя уловы уже не те.

Автобус покатил с горки вниз, петляя по неестественно чистым, по сравнению с Аргентиной, улочкам. Дома были с черепичной двухскатной крышей, преимущественно двухэтажные, типично немецкой постройки.

– Кстати, город основан немецкими колонистами в XIX веке, – добавил дядя Петя.

Сойдя с автобуса на местном вокзале, расположенном прямо на берегу небольшой бухты, мы пошли разыскивать аргентинское консульство. К сожалению, консула не застали и отложили визит к нему до завтра.

– Я знаю здесь один недорогой отель, и накормят ужином недорого. Правда, был тут последний раз лет пятнадцать назад, – забормотал Корженевский, потащив меня с главной улицы в один из переулков.

Мы подошли к двухэтажному зданию с опущенными, несмотря на день, жалюзями на окнах. Дверь тоже оказалась закрыта. Это очень напоминало мне публичный дом где-нибудь на границе Германии и Швейцарии, я таких повидал немало. Не хватало только красно-черных сердец на фасаде.

– Наверное, тут уже не отель, – попытался я тактично направить дядю Петю в нужное русло.

– Еще чего, – насупился неугомонный старик, продолжая спорить с кем-то по домофону у входа.

Непонятный мне разговор затянулся.

Вдруг, из верхнего окна высунулась всклокоченная дама и начала фальцетом орать на нас.

Дядя Петя как-то скособочился и поковылял в сторону ближайшей пивной, маня меня за собой.

– Чего случилось то? – спросил я, когда мы уселись обедать.

– Да эта новая хозяйка «пансиона», что орала на нас, неправильно все поняла, – немного смущенно ответил Корженевский. – Тут и раньше проститутки были, но когда моряков в городе нет, то можно было просто переночевать, что я и делал. А сейчас здесь гомосеков развелось много, вот она и решила….

Меня стал разбирать смех.

Слава Богу, отелей в городе хватало и мы зарулили в «Навэ», расположенный на соседней улице.

На следующий день я получил новую визу и перед отъездом обратно на Аргентинщину решил искупаться в Тихом океане, потому как неисповедимы пути наши и трудно сказать, окажусь ли вновь на этих берегах.

По этому случаю была куплена поллитра водки, исключительно в терапевтических целях – на улице была поздняя осень.

Не церемонясь, мы просто перелезли через ограду автовокзала и спустились по камням к воде. Раздевшись, я поднырнул под набежавшую волну, настоящую, соленую. Дядя Петя караулил мои пожитки – чтобы не сперли.

А потом он угостил меня настоящей ухой, которую продавали на привокзальной площади торговки с больших тележек. Целую миску дымящегося, ароматного варева из лосося с картохой и луком, всего за полтора бакса. Ну и целебный стакан водки в придачу, а как же.


* * *

Вернувшись из Чили, меня ждала хорошая новость – у Комарова появилась возможность дать мне полноценный длительный рабочий контракт. До этого я еще не видел таких объемных трудовых соглашений. Куча бумаги с порядковым номером каж-дой строки, заверенная у нотариуса, и еще пятью печатями различных государственных контор.

Стало веселее жить.

В наши горные долины пришла зима.

Здесь, на высоте полкилометра от уровня моря, еще не было снега. Но на перевалах, связывающих долины между собой и с Барилоче, уже лежал снежный покров.

Тут, в Кордильерах, резко континентальный климат. Зимой это значит, что днем температура может быть около нуля, а ночью опускается до пятнадцати градусов мороза. А ниже нас, в долинах Патагонии, зимой еще и ветра? – сколько людей замерзло ночью в заглохших автомобилях в это время года.


* * *

Зимой в этих местах занимаются рубкой леса, разумеется, у кого он есть.

У Герхарда Хабеля, приятеля Комарова, он был.

К лесонасаждениям в Патагонии относятся очень бережно. Лесов здесь мало, в основном в национальных парках или в частном владении. Со стороны государства существует строгий контроль за использованием всего этого. Его осуществляет жандармерия[17 - Gendarmeria Nacional de Argentina (GNA) – жандармерия, подобна росгвардии РФ. Выполняет также функции погранвойск и контроль транспортировки грузов между провинциями. (прим. авт.)] и институт лесоводства – ИНТА.

В один из солнечных зимних дней Комаров отправил на делянку соседа валить лес Кузнецова и меня.

Деревья росли на крутом склоне, и их сначала надо было окапывать на метр, благо грунт попался сыпучим, чтобы удалить впоследствии пень. Рвать пень цепью трактором не получалось по причине крутизны рельефа. Но предварительно должен был прибыть инспектор для соблюдения некоторых формальностей из местного отделения ИНТА, которое находилось не так далеко от нас.

Я делал затесы на деревьях, на которые благосклонно кивал сеньор инспектор, а Андрей Кузнецов прикладывал к затесам тряпку, смоченную в красной краске, по которой колотил своим волшебным молотком с дарственным клеймом сеньор инспектор.

– А зачем мы это делаем? – спросил я Андрея.

– Чтобы получить разрешение на порубку, – ответил он. – Далеко не каждое дерево можно спилить в с о б с т в е н н о м выращенном лесу.

– Запрещено рубить кипарис, ливанский кедр и некоторые другие редкие породы, – видя мое удивление, пояснил Кузнецов. – Вот инспектор и ставит печать на разрешенные стволы. А если жандармы найдут при перевозке стволы без клейма, то дадут штраф в несколько тысяч долларов. А при больших объемах нарушений – тюряга.

Работа шла тяжело.

Валить пришлось орегонские сосны и си?нтии – здоровенные елки. Спилить дерево было лишь полделом. Надо было еще отделить ветки канадским топором или малой мотопилой. Тяжеленные сырые стволы приходилось стаскивать ниже на площадку для разделки и просушки на волах, запряженных попарно, и управляемых креолом. Трактор на таких крутых склонах не используется.

Едкий пот заливал глаза.

Выручал легкий морозец и пролетарская смекалка.

Работали в рыбацких костюмах, одетых на футболку, и тяжелых военных ботинках. В перерывах наскоро курили, сидя на стволах, глядя, как от нас валит пар, как от загнанных коня?к.

Ближе к весне опять пришел инспектор и набил свои клейма на торцы немного просохших стволов, сложенных под горой штабелями тут и там.


* * *

Весной пришлось еще один раз съездить в Пуерто-Монт.

В этот раз поехал один, так как уже объяснялся по-испански. Внизу, в долинах, давно уже сошел снег, по-весеннему пригревало солнце. Но на перевалах его хватало.

Когда наш автобус оказался между аргентинским и чилийским погранпунктами в ничейной зоне на перевале, он просто застрял в сугробах среди сотен других автобусов и фур, сбившихся в гигантскую колонну на десятки километров.

Все эти дни снежного плена продолжали идти обильные осадки. Снежный покров уже доходил до двух метров в высоту. Люди просто прокопали лопатами тропинки между машинами.

Пассажиры автобуса быстро перезнакомились между собой от нечего делать. Еду и видеокассеты с фильмами нам привозили на снегоходах, транспортная компания дала отличный сервис даже в таких условиях. Военные тоже помогали, чем могли – их специальные машины понемногу нас откапывали.

Я быстро сдружился со своим соседом, Хуаном из провинции Мендоса, торговцем-виноделом. Он сходил за своим багажом, и мы начали дегустировать принесенные им образцы его продукции.

Особенно не напивались, так как стюарды очень просили не шуметь. В перерывах я выходил и обтирался по пояс снегом, веселя заскучавшую публику.

На третий день плена уже весь автобус, достав из багажа напитки, нажрался в полном составе.

От беспробудного пьянства я не утратил интереса к внешнему миру, с удивлением обнаружив, что здешние елки растут вперемешку с горным бамбуком, стволы которого изящно прогнулись под снегом, как на гравюрах Хокусая[18 - Кацусика Хокусай (1760 – 1849) – японский художник, иллюстратор, гравёр периода Эдо. (прим. авт.)].

Через неделю нас откопали, и мы смогли спуститься вниз, к людям.

В Пуэрто-Монте я не нашел аргентинского консула, так как он надолго уехал в Сантьяго, чилийскую столицу.

Я остановился в «Навэ», как и в прошлый раз и, уставший от пережитого, сразу уснул.

Поздно вечером, изрядно проголодавшись, спустился из номера вниз перекусить. Кафе в гостинице уже было закрыто, поэтому пошел на улицу поглядеть на ночную жизнь портового города. Пройдя немного, как раз около «пансиона», где нам с дядей Петей нахамили, я зашел в одно заведение с красным фонарем, дверь которого почему-то была выбита и лежала рядом у стены.

Невдалеке стояла полицейская машина.

Внутри было довольно людно.

Группа азиатов, вперемежку с девицами с пониженной социальной ответственностью, самозабвенно пела хором под караоке. За стойкой хмурый бармен наливал в стакан.

– Мне пива и поесть, – попросил я его.

– Сеньор тоже из России? – спросил он.

– Да, а что? – ответил я бармену.

Изнутри заведения послышался шум.

Из коридора на второй этаж низкорослые чилийские полицейские гурьбой выволакивали здоровенного детину с разбитым лицом в разодранной одежде, который крыл их отборным русским матом.

Процессия скрылась на улице.

– Что случилось? – поинтересовался я.

– Пьяные русские моряки, а может украинские, кто их разберет, – пояснил бармен. – Несколько месяцев в море работают без выходных. Потом приходят обратно к нам в порт и начинается – пьянки, драки. Как я устал от всего этого.

– Я не с корабля. Приехал по делам, – успокоил я его.


* * *

Завоевание Чили конкистадорами началось позже остальных южноамериканских земель. На ее будущей территории не было скоплено индейцами столько золота, как в Эквадоре, Перу и Боливии, по причине бедных месторождений. Да и найденные испанскими колонизаторами новые истощились раньше, чем хотелось бы. Пришлось делать упор на развитие сельского хозяйства, то есть внедрять прогрессивные методы обработки земли и животноводства. А это, в свою очередь, потребовало проведения реформ в области прав собственности на наделы, установления справедливых отношений между их собственниками и крестьянами.

Главной проблемой захватчиков оказались аборигены, сумевшие оказать упорное сопротивление. Племена мапуче и арауканов научились противостоять коннице и огнестрельному оружию конкисты, прекратив тотальную борьбу с ней только в конце XIX века. Чилийскому правительству пришлось пойти на большие уступки коренному населению, чтобы прекратить это длительное кровопролитие.

Большое значение для развития экономики Чили сыграли выигранные ею «тихоокеанские войны» с соседними Боливией и Перу за месторождения калиевой селитры в приграничье между этими государствами. Единственные на нашей планете, они являлись самым важным компонентом для производства дымного пороха. Селитра успешно шла на экспорт в индустриально-развитые страны.

История Чили с XVII по XIX века полна череды непрекращавшихся смен различных военных хунт и псевдодемократических правителей. С 90-х годов прошлого века это государство имеет самый высокий доход на душу населения среди латиноамериканских стран, а также обладает самой динамично-развивающейся экономикой на этом континенте.


* * *

Проснувшись утром, по недолгому размышлению, я отправился вслед за аргентинским консулом в Сантьяго, благо позволяли средства.

Предстояло проехать около тысячи километров до столицы. Быстро купив билет на ближайший рейс, я выехал на север Чили.

Наш автобус шел мимо цепи озер, живописно раскинувшихся среди гор.

Моим соседом стал местный немец. Лет тридцати, высокий, крепкий, коротко стриженный.

На одной из остановок в пути, когда мы вышли покурить, я заметил знакомый логотип машиностроительной компании, располагавшийся на большом щите у обочины трассы, почему-то предлагавшей купить газовые котлы.

– А я то больше ее по бомбардировщикам Второй мировой войны знаю, – сказал я соседу, указав на вертикальную стрелу с перекладинами в синем треугольнике «Юнкерса».

– Хуго Юнкерс начинал именно с отопительных котлов и водогрейных колонок еще до Первой мировой. Уже потом начал строить самолеты, – поддержал беседу сосед, как оказалось лейтенант-карабинер[19 - Карабинер – сотрудник полиции или жандармерии Чили. (прим. авт.)].

– А ведь компания была закрыта после Второй мировой войны по решению Нюрнбергского трибунала, насколько я слышал, – добавил я. – Как преступная.

– Здесь, в Новом Свете, на многие вещи смотрят иначе, – пояснил офицер.

Мимо нас около остановки проходило несколько человек, толкающих перед собой одноколесные строительные тачки с фруктами. Индейцы, лица ассиметричные – один глаз выше другого, с явными признаками вырождения, одеты бедно и неряшливо. Они что-то мычали, предлагая курящим пассажирам у автобуса купить их товар. Все смотрели в сторону, не реагируя на них.

Я еще по первому посещению Чили заметил сильное социальное расслоение здешнего общества, более сильное, чем в Аргентине. Или нищие, или вполне обеспеченные. Бедных белых тут я не встречал.

Мы как раз находились недалеко от одного из компактных проживаний индейцев.

– Много индейцев погибло в прежнее время из-за трудностей и нежелания адаптироваться к западной цивилизации, – заметил мне лейтенант. – Арауканы прекратили войну с правительством Чили так только в двадцатых годах этого века.

Наступила пауза.

– А что у вас говорят о Пиночете? – поинтересовался мой собеседник, узнав, что я из России.

– Раньше, при коммунистах, им детишек пугали – как же, диктатор. Как будто у нас своих диктаторов не было, – ответил я. – А сейчас, после смены социальной системы, когда все наелись невзгодами до отказа – отношение к нему вполне благоже-лательное.

Мы докурили.

– Что касается меня, то я считаю его спасителем нации от наступавшего хаоса и социальных экспериментов социалистов-казнокрадов, – сказал я, почувствовав, что соседу понравился мой ответ.

Во второй половине дня мы приехали в область Эль-Ва?лье.

Эль-Валье – это сельскохозяйственная житница Чили, область длиной около трехсот километров, обрамленная горным хребтом с одной стороны и побережьем Тихого океана с другой. Здесь выращивается виноград для чилийских вин – страна входит в десятку его мировых экспортеров. Местность тут напоминает Италию и климат тоже под стать средиземноморскому.

Чили – одна из самых развитых латиноамериканских стран с сильной экономикой, основу которой составляет добыча и экспорт рыбы, меди, серебра, калиевой селитры, лития, большие залежи которых находятся на севере страны.

Уже в темноте проехали Вальпараисо – местный курорт международного класса.

В салоне автобуса между тем показывали фильм про пиратов.

– Кстати, а на каком острове жил Робинзон Крузо? – вдруг спросил меня мой сосед.

Я задумался.

– Не знаю, как он называется. У Южной Америки, по-моему, где-то у Тринидада, – ответил я ему.

– Он находиться здесь, не так далеко от побережья – около семисот километров, входит в группу островов Фернандеса. Но звали в действительности нашего героя Селькирк и провел он на острове пять, а не двадцать восемь лет, как придумал Даниэль Дефо[20 - Даниель Дефо (1660 – 1731) – английский писатель и публицист, известен как автор «Робинзона Крузо». (прим. авт.)]. Именно история этого моряка и легла в основу романа, – рассказывал лейтенант. – Я там бывал по службе, девственная природа, незабываемые впечатления.

Уже к ночи мы приехали в столицу этого государства Сантьяго.

Переночевали с лейтенантом в недорогой гостинице, которую тот показал, а утром разбежались по своим делам.

Свои дела с аргентинским консулом я уладил быстро, не забыв посетить центральную площадь столицы, почему-то названную Оружейной, поглазел на президентский дворец, там расположенный.

В Эль-Больсон вернулся спустя почти трое суток с пересадками, слава Богу, на перевалах в Кордильерах уже не было снежных заторов.




Глава четвертая


Привычная жизнь возвращалась на круги своя.

Я по-прежнему жил и работал у Комарова.

На повестке дня была реализация таких амбициозных проектов моего босса, как выращивание чеснока на продажу неграм в Бразилию и строительство коптильни под моим началом.

Российские колонисты, строившие совместное хозяйство в Эль-Ожо, разбежались.

Остались только Кузнецовы.

Андрей в какой-то период своей жизни стал видеть себя животноводом, купив для пробы корову голландской породы, такую маленькую, миниатюрную, но с выменем до земли. Сказывали, что молока будет давать неизглагольно много, важно только беречь ее нутряные соки.

Красавицу назвали Сметанкой, хотя какая она Сметанка – сразу видно – вылитая Пеструшка. На подходе ожидалась покупка еще двух особей того же проекта, что и головная – полагаю, Простоквашки и однотипной с ней Ацидофилинки.


* * *

Во флоре пампасов и горных долин Патагонии имелись существенные отличия от Европы.

Из лесных насаждений присутствовали эвкалипт, завезенный из Австралии, кипарис, ливанский кедр, с десяток различных елок и сосен, в том числе моя любимица – араукария араукана, похожая на что угодно, только не на хвойное дерево. Может достигать высоты пятьдесят метров, листья напоминают полусвернутые ножи, выходящие друг из друга. Семена по вкусу и питательности подобны кедровым орехам. Если, к примеру, такой веткой попадет по голове – летальный исход обеспечен.

Хватало вечнозеленых деревьев. Было и подобие карликовых берез – ньи?ре, с таким же корявым кривым стволом и крепкой древесиной. Присутствовали и сами березы и пирамидальные тополя, завезенные русскими и немцами.

Из кустарников сущим бичом крестьян слыли шиповник и ежевика. По слухам, завезенные сюда одним сентиментальным чехом, они стали сорняками, с которыми очень тяжело бороться из-за их развитой корневой системы.


* * *

Фауна Патагонии также имела свои особенности.

Ее характерными представителями являются гуана?ко – разновидность ламы, страус нанду, кондоры, пумы, броненосцы, карликовый олень пуду?-пуду? размером чуть больше зайца, к сожалению почти сожранный ненасытными аборигенами.

На зимний период прилетают фламинго, шикарные египетские ибисы, больше напоминающие своим видом и воплями в ночи доисторических птеродактилей[21 - Птерода?ктили – вымершие летающие ящеры, жившие в юрском и меловом периодах. (прим. авт.)]. С севера прибывают и стаи попугаев, орущие и ссорящиеся прямо на лету. И, конечно же, колибри, особенно с металлическим оттенком, больше напоминающие по полету насекомых.

Однажды направляясь закрыть на ночь ворота усадьбы у шоссе, я обнаружил в лесу останки изуродованного трупа бродячей собаки, которые сбиваются здесь порой в стаи и могут представлять ночью опасность.

Но меня насторожило другое.

Труп был разодран вдоль хребта, так не бывает в собачьих баталиях.

Неожиданно сбоку от лесной дороги, на которой я находился, послышался приглушенный рык и в темноте между стволами деревьев я отчетливо увидел два светящихся глаза, как у кошки, только расстояние между ними было много больше.

«Пума!», – сразу пронеслось в голове.

Я почувствовал, как у меня прошел холодок по спине.

Стараясь не делать резких движений, я стал отходить назад, выставив перед собой увесистый фонарь.

Крался долго, а потом припустил галопом к усадьбе.

Хищник не напал, потому что был сыт собакой. Я не слышал, чтобы пумы нападали на людей первыми. Но после этого случая взял за привычку ходить с мачете.


* * *

Весной я таки переселился жить к дяде Пете.

Устал от хозяйских деток, чувствуя, что медленно схожу с ума от такого житья-бытия. Конечно, я в Германии несколько лет проучился и работал при элитарной дурке, но всему есть предел.

Корженевский определил меня на постой в сарайку, строение наподобие тех, что сдают летом отдыхающим-«дикарям» на Черноморском побережье России, с дверью и одним оконцем на фасаде.

На дворе была ранняя весна, и ночью подмораживало – как-никак горы. А в сарайке не было не обогревателя, ни кровати.

Устроился я с комфортом.

Постелил на пол несколько кусков поролона, а сверху разложил спальник, выданный мне напрокат Корженевским.

– Что-то он какой-то несерьезный, – я вертел его в руках, помещенный в оранжевый чехол, величиной с небольшую дыньку.

– Это полярный спальник, входящий в спасательный комплект летчиков аргентинской морской авиации. Подарили, – объяснил мне дядя Петя. – Можно спать при температуре до минус тридцати градусов по Цельсию. Наполнитель – гусиный пух и теплоизолирующие элементы. Могу дать и другой. Мне его альпинисты презентовали, которые на вершины Анд поднимались. Но в том сопреешь – слишком тепло.

Корженевский слыл большим почитателем альпинистов, в Больсоне был их старостой, а его дом – проходным двором и ночлегом для бесчисленных иностранных групп, иногда очень известных, фанатов горных восхождений.

– Этот пальцы на ногах в Непале отморозил. Отрезали. А тот сорвался, только спустя несколько лет останки нашли, – любовно показывал он мне свои бесчисленные фотоальбомы.

Конечно, я мог жить и в доме дяди Пети, но он больше походил на запущенный склад, покрытый солидным слоем пыли. Кроме того, в сарайке я чувствовал себя раскрепощенней, а местные девки были на редкость отзывчивые.

В моем новом жилье присутствовали стол, стулья, электрическое освещение и множество мешков с грецкими орехами, висящих по стенам, с которых я и начал по вселению.

Пробный ночлег прошел на ура.

Уже утром я обнаружил себя лежащим в луже на ледяной корке пола.

Зашедший Корженевский заметил мое смущение.

– Не бойся, ты не обоссался, – рассмеялся он. – Это тепло твоего тела разогрело лед и дало конденсат. Суши поролон и мешок. Я дам тебе еще термопрокладку. Спальник шестьсот баксов стоит, не угробь.

Для большего комфорту в особенно морозные ночи я разбавлял питьевой спирт водой в стакашке и запивал его разведенной итальянской томатной пастой.

Настоящий коктейль «Кровавая Мэри».


* * *

На работу по-прежнему ходил к Комарову, но уже из Больсона. Проходя поутру по окраине меж домов, я поначалу вызывал невероятный шум, создаваемый тэ?ро, птицами величиной с озерную чайку кремового цвета, которая с подрезанными крыльями использовались здесь креолами как сторожевая и жила во дворах.

Было тяжеловато топать в гору шесть километров, потом попривык, бегая как страус. Идти приходилось по затяжному подъему шоссе, дугой огибавшей возвышающийся слева горный хребет. На середине пути, около располагавшейся справа казармы эскадрона национальной жандармерии, выполнявшего здесь функции погранохраны и контроля грузоперевозок на дороге, открывался восхитительный вид на долину и лежащий внизу Больсон, зажатый между двумя горными хребтами. В холодное время года, когда в домах топили нагреватели и печи, над городом висел слой дыма и остро пахло керосиновым угаром, словно на аэродроме.

Я начал ремонтировать дома у людей в Больсоне, что было удобней и выгодней.

Тут как раз в Сан-Карлос-де-Барилоче, город в ста тридцати километров от моего места проживания, собирался посетить президент США Билл Клинтон, чтобы встретиться с латиноамериканскими политиками в шикарном отеле «Жао-Жао», расположенном за городом на озере Науэль-Уапи.

В связи с этим в высокогорном городе-курорте власти ввели повышенные меры безопасности. На его улицах появились группы североамериканских мускулистых «туристов», пышущих здоровьем и размерами, с одинаковыми алюминиевыми чемоданчиками в руках, разгуливавших по Барилоче в спортивных костюмах.

– Зачем вы таскаете с собой эти чемоданы? – довольно бесцеремонно спросил я одного из этих «туристов» в магазине бензоколонки города при заправке автомобиля, когда заехал из Больсона повидать живущего здесь русского приятеля. – Что в них, штурмовые винтовки?

– Ну что вы, там материалы по научному симпозиуму, на который мы приехали с докладами, – не моргнув глазом соврал мне бритый под полубокс детина из секретной службы США, добродушно улыбаясь и показывая белоснежный оскал своих зубов.

– Да ладно, мы никому не скажем, – подначивал его мой русский приятель.

– Что вы, ребята, я и муху не обижу, – парировал гринго и посоветовал нам. – Не смотрите столько голливудских боевиков. Это может необратимо повлиять на вашу психику.

Аэропорт Барилоче мог принимать любые типы самолетов. До отеля, где должны были проводиться переговоры, американский президент проследовал по воздуху. В небе одновременно находилось с десяток транспортных вертолетов, прикрываемых ударными «Апачами». Из соображений безопасности определить, в котором пребывает Клинтон, было невозможно.


* * *

В ознаменование местного праздника Петр Сергеевич Корженевский пригласил Комарова, приятельницу Виталия Георгиевича Алисию и меня на асадо в горы на реку Рио-Азуль.

Заехав за нами, мы погрузились в большой джип Алисии и поехали в супермаркет, чтобы закупить провизию. Виталий Георгиевич и дядя Петя купили около пятидесяти килограммов разной мясной вырезки, мяса на ребрышках, морси?лью и чори?со[22 - Morсilla, chorizo (исп.) – кровяные и свиные колбаски, приготавливаемые на гриле. (прим. авт.)].

– Вы это в расчете и для дома набрали? – спросил я их. – Наверное, часть лучше на обратном пути забрать. Так сохраннее будет.

– Пустое, – отмахнулся Комаров. – Дома я и так у соседей-скотоводов возьму, за полцены. Это, чтобы вас и нас побаловать, нечасто выбираемся на пикник.

– Мы столько вчетвером не съедим! – опешил я. – Тут на взвод хватит!

– Остальное собакам Алисии отдадим, – весело ответил дядя Петя. – Невелики и траты.

Подошли к винному отделу в магазине.

– Что предпочитаете, молодой человек? – вкрадчиво спросили меня мои спутники.

– Может быть, пивка?? – неуверенно сказал я, боясь прослыть законченным алкашом.

Деды посмеялись и взяли десятилитровую бутыль красного вина в оплетке, называемую здесь за свою форму «Дама Хуана», а также еще несколько бутылок нормального размера.

Мы поехали в сторону Кордильер, тянущихся в этом районе двумя хребтами с севера на юг. Преодолев первый, с высотами относительно Больсона порядка полкилометра, через лежащую за ним долину попали ко второму, значительно более высокому, высотой около двух километров.

– Смотрите, Константин, – обратил мое внимание Комаров на вершину одной скалы справа от грунтовой дороги, по которой мы ехали. – Эта скала называется «Кабе?са-дель-И?ндио»[23 - Сabeza del Indio (исп.) – голова индейца. (прим. авт.)]. Правда, похожа?

И впрямь, курьез природы был похож на голову индейца с перьями в профиль.

– Согласно легендам, под скалой в незапамятные времена было место поклонения Высшим силам, – добавила Алисия из-за руля, ловко управляя джипом на приличной скорости.

Только гравий летел из-под колес, да пыль столбом позади.

– А проведенные рядом археологические раскопки обнаружили в культурных слоях[24 - Культурный слой – слой земли на месте поселения человека, сохраняющий следы деятельности людей. В зависимости от продолжительности жизни людей в поселении и их деятельности, толщина слоя меняется от нескольких сантиметров до 30—35 метров. (прим. авт.)] массу любопытных артефактов той эпохи, – продолжила она.

Проехав в каньоне между горами, мы выехали на берег бурной, неширокой реки, несущей свои воды через пороги, среди скал и валунов. Рядом с заранее выбранным дядей Петей местом отдыха уже расположился довольно многочисленный палаточный лагерь туристов, слышалась английская речь.

– Наверное, альпинисты из США, – сказал Корженевский. – А может любители сплавляться по горным рекам на надувных плотах.

Меня привлекло кострище туристов.

Над раскаленными углями, напротив друг друга, с наклоном вниз стояли две распятые туши быков. Над рекой плыл аромат жарехи. Нам помахали рукой от стойбища, приглашая за компанию. Дядя Петя помахал в ответ.





Конец ознакомительного фрагмента. Получить полную версию книги.


Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию (https://www.litres.ru/book/konstantin-eduardovich-amur/kontinent-ot-patagonii-do-amazonii-65070976/) на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.



notes


Примечания





1


Ландскнехт (нем.) – немецкий наёмный пехотинец эпохи Возрождения. (прим. авт.)




2


Шта?зи (нем. Stаsi) – неофициальное название тайной полиции ГДР. (прим. авт.)




3


Вальдорфская школа – альтернативная педагогическая система, основанная на антропософских представлениях. Вальдорфская педагогика основывается на выделившемся из теософии религиозно-мистическом учении Рудольфа Штайнера – антропософии. (прим. авт.)




4


Prаxis (нем.) – клиника практикующего врача в Германии. (прим. авт.)




5


Додзё (яп. «место, где ищут путь») – изначально место для медитаций в японском буддизме и синтоизме. Позже, этот термин стал употребляться и для обозначения места, где проходят тренировки, соревнования и аттестации в японских боевых искусствах, таких, как айкидо, дзюдо, дзюдзюцу, кэндо, карате. (прим. авт.)




6


Экзерси?циум ( лат. exercitium) – упражнение. (прим. авт.)




7


Проба меча – метод испытания качества клинка катаны самураями на бродягах и нищих в XIV-XVIII веках в Японии. С приходом индустриализации в эту страну в XIX веке период самоизоляции японского общества закончился, и началась эпоха Мэйдзи. (прим. авт.)




8


Ситар – многострунный индийский музыкальный инструмент. (прим. авт.)




9


«Нобель» – термоядерный горный ликер немецкого производства с содержанием этилового спирта под 70% об. Благодаря грамотно составленной рецептуре прекрасно пьется из горла? без закуси. (прим. авт.)




10


Гри?нго (от исп. griego – грек) – в Латинской Америке презрительное название неиспаноязычного иностранца, особенно североамериканца. (прим. авт.)




11


Но?вый Свет – название Америки, данное ей европейскими первооткрывателями в конце XV века, про-тивопоставляет Америку Старому Свету – Европе, Азии и Африке. (прим. авт.)




12


Владимир Николаевич Скалон (1923 – 2010, Буэнос-Айрес) – митрофорный протоиерей Русской православной церкви заграницей, ключарь Воскресенского кафедрального собора в Буэнос-Айресе. С 1984 года – заместитель председателя епархиального совета Буэнос-Айресской и Аргентинско-Пара-гвайской епархии Русской Зарубежной Церкви, заместитель настоятеля Воскресенского собора. В конце 1980-х годов, ввиду продолжительного отсутствия правящего архиерея, был администратором Буэнос-Айресской епархии, а также фактически исполнял обязанности настоятеля собора. В 1993 году исполнял обязанности руководителя Русской Духовной Миссии в Иерусалиме Зарубежной Церкви. Скончался 22 мая 2010 года в Буэнос-Айресе, являясь старейшим по возрасту клириком РПЦЗ в Южной Америке. (прим. авт.)




13


Креолы – потомки европейских (испанских, португальских, реже французских) переселенцев на территориях колоний в Южной Америке. (прим. авт.)




14


Госуда?рственный Комите?т по Чрезвыча?йному Положе?нию (ГКЧП) – самопровозглашённый орган власти в СССР, существовавший с 18 по 21 августа 1991 года. Был образован из первых государственных и должностных лиц Советского правительства, которые выступили против проводимых Президентом СССР М. С. Горбачёвым реформ Перестройки. (прим. авт.)




15


El Bolso?n (исп.) – мешок. (прим. авт.)




16


Вулкан расположен между озёрами Льянкиуэ и Тодос-лос-Сантос, на западном склоне Главной Кор-дильеры, на границе между провинциями Осорно и Льянкиуэ в регионе Лос-Лагос. Осорно является од-ним из самых активных вулканов на юге чилийских Анд. (прим. авт.)




17


Gendarmeria Nacional de Argentina (GNA) – жандармерия, подобна росгвардии РФ. Выполняет также функции погранвойск и контроль транспортировки грузов между провинциями. (прим. авт.)




18


Кацусика Хокусай (1760 – 1849) – японский художник, иллюстратор, гравёр периода Эдо. (прим. авт.)




19


Карабинер – сотрудник полиции или жандармерии Чили. (прим. авт.)




20


Даниель Дефо (1660 – 1731) – английский писатель и публицист, известен как автор «Робинзона Крузо». (прим. авт.)




21


Птерода?ктили – вымершие летающие ящеры, жившие в юрском и меловом периодах. (прим. авт.)




22


Morсilla, chorizo (исп.) – кровяные и свиные колбаски, приготавливаемые на гриле. (прим. авт.)




23


Сabeza del Indio (исп.) – голова индейца. (прим. авт.)




24


Культурный слой – слой земли на месте поселения человека, сохраняющий следы деятельности людей. В зависимости от продолжительности жизни людей в поселении и их деятельности, толщина слоя меняется от нескольких сантиметров до 30—35 метров. (прим. авт.)



Если текст книги отсутствует, перейдите по ссылке

Возможные причины отсутствия книги:
1. Книга снята с продаж по просьбе правообладателя
2. Книга ещё не поступила в продажу и пока недоступна для чтения